Но вот в коридоре послышался звук шагов, где-то внизу появилась полоска света, и наконец дверь открылась. Яркий свет факелов ударил ему в лицо, и он увидел темные фигуры людей, которые стояли в коридоре. Он вышел к ним, как к дорогим друзьям, почти падая на их руки, как в единственное спасительное место.
Они почти на руках оттащили его наверх, прямо в комнату, где находился Эридж. За окном была ночь, и он догадался, что прошла одна ночь и один день с тех пор, как он спал в последний раз. Его колени дрожали, а руки отказывались слушаться его, когда он попытался сесть на указанное ему место за столом, напротив своего брата.
Прежде всего он попробовал вина, надеясь, что с его помощью исчезнет холод из желудка, который сковывал его изнутри. Но есть он не хотел и взял лишь небольшой кусок хлеба с сыром.
Нож выпал из его руки, и он решил, что с него достаточно. Он отодвинул свой стул и, несмотря на то, что Эридж еще не закончил обед, лег около горящего камина, наслаждаясь теплом. Постепенно его ощущения притупились, и наступило полное изнеможение. Он проснулся, когда почувствовал удары сапога по ребрам.
Он заставил себя собраться, имея сильное желание оттянуть возвращение в свою тюрьму любым разговором, более терпимым отношением к мрачному юмору Эриджа, но охрана Маай была уже рядом. Они подняли его и потащили вновь туда, где в кромешной темноте бегали крысы. Он сопротивлялся отчаянно и безрассудно, вырываясь от них. Ему даже удалось добраться до стола и схватиться за нож, которым он попытался пырнуть кого-то в руку, прежде чем они обезоружили его. Удар ногой в голову заставил его немного затихнуть. Когда он уже падал на пол, его единственной мыслью было то, что сейчас они вновь потащат его вниз, а в бесчувственном состоянии он наверняка достанется крысам. Именно по этой причине он и продолжал сопротивляться с такой яростью, пока второй удар в грудь не заставил его потерять сознание.
Он все еще лежал на полу. Он мог уже ощущать и свет, и тепло, и мягкость ковра под пальцами рук. Затем он почувствовал еще и холодное стальное острие на своем запястье, прижимавшее его руку к полу, поднял глаза и увидел Эриджа, который сидел, опираясь на ручку стула, а в его руке был длинный меч, поблескивающий в пламени камина.
— А у тебя, оказывается, гораздо больше выносливости, чем следовало ожидать, мой ублюдочный братец, — сказал тот. — Казалось бы, несколько лет назад у тебя должно бы быть больше причин для этого, чем два дня назад. Разве ты находишься в таком долгу перед ней, что даже не можешь сказать, зачем она явилась сюда?
— Я уже объяснил тебе, — ответил Вейни, — что я сам не до конца понимаю ее цель. Она говорила, что собирается уничтожить Колдовские Огни. Но я не знаю, зачем. Может быть, это дело ее чести. Но они никогда не приносили никакого вреда землям Эндар-Карш, поэтому я не думаю, что она причинит какой-нибудь вред и Мориджу.
— И ты, конечно, не знаешь, какую выгоду она получит при этом?
— Нет. Она сказала только один раз… упомянув, что собирается убить Фая и что это не… — Он шевельнул рукой, лезвие разрезало кожу, и Вейни решил, что двигаться еще рано. — Эридж, поверь, что она не враг.
Рот старшего брата скривился в кислой усмешке.
— Но Фай владеет очень многим, и никто из его окружения не обещает нам ничего хорошего.
— Но она собирается всего лишь уничтожить его, а не захватить его власть и силу.
Лезвие поднялось вверх. Вейни встал на колени, ощущая боль в голове и в груди, там, где его ударили. Теперь он воспринимал цинизм Эриджа вполне серьезно.
— Мой маленький брат, — продолжал тем временем Эридж. — Мне кажется, что ты и на самом деле поддался колдовству, а если это так, то твой рассудок уже пострадал. Посмотри на меня. Посмотри внимательно. Я клянусь тебе, и ты знаешь, что я держу свое слово, что если ты покинешь ее на самом деле, откажешься от этой службы, то я не буду хранить на тебя зла. — При этом длинный меч резко дернулся, впиваясь в руку. Вейни убрал ее за спину, перепуганный. Но лезвие упорно преследовало его и теперь застыло прямо у глаз, гипнотизируя его как змея.
— Послушай, ублюдок, — сказал Эридж, — почти два года я занимался искусством владения мечом с помощью левой руки. Но все оказалось напрасным. Не увенчались успехом и все попытки Ромена спасти мои пальцы. Сначала я потерял их, а потом руку. Хочешь, я расскажу тебе, как я поклялся в том, что сделаю, если встречу тебя на расстоянии вытянутой руки, ублюдок? Кандрис заслуживал того, что он получил от тебя, но ведь я только пытался прикрыть его в тот момент, только удержать тебя от нового удара. Ведь я не был даже вооружен. В том, что ты сделал, нет никакой чести. И я не прощу тебе этого.
— Это всего лишь обычная ложь, — сказал Вейни. — Ты с такой же радостью убил бы меня, хотя я и был менее опытен в бою, чем каждый из вас. Я был таким всегда.
Эридж рассмеялся.
— Вот теперь передо мной Вейни, которого я знаю. Кандрис проклял бы меня при всех и даже не задумываясь перерезал бы мне горло, если бы я как-то досадил ему. Но ты знаешь, что я тоже могу сделать это, и поэтому ты должен бояться. Ты слишком много думаешь, кайский ублюдок. И ты всегда отличался очень изощренным воображением. Но это делает тебя трусливым, потому что ты никогда не пытался научиться применять эти свойства ума себе на пользу. Но годы сделали свое, ты стал старше и сильнее. Сейчас я не уверен, что смог бы справиться с тобой, даже если бы ты тоже воспользовался одной левой рукой.
— Эридж, — заговорил Вейни, стараясь изо всех сил поддержать задушевный и рассудительный тон. — Эридж, неужели ты хочешь, чтобы этот зал уподобился тому, который мне пришлось наблюдать в Лифе? Разреши мне уехать отсюда. Ты знаешь, что я нахожусь вне закона. Я понимаю, что заслужил это. То, что я вернулся сюда в расчете на милосердие отца, было чистым безумием. Я никогда не пришел бы сюда, если бы знал, что мне придется иметь дело с тобой. Это было моей ошибкой. Но Нхи потеряют свою честь именно при тебе. Ты хорошо знаешь, что Нхи не разделяют твоих устремлений, иначе тебе не пришлось бы использовать охрану из маай.
— Тогда чего же ты хочешь от меня?
— Чтобы ты обращался со мной, как это принято у Нхи. По крайней мере, как со своим братом.
При этих словах Эридж едва улыбнулся, вытаскивая из-за пояса короткий меч, символ Чести, и бросил его на камни, где он со звоном упал недалеко от огня. После этого он вышел.
Вейни очень внимательно наблюдал за ним и невольно вздрогнул, когда хлопнула дверь и тяжелый засов опустился с другой ее стороны. Страх вновь вернулся к нему, как старый друг, близкий и знакомый. Он даже некоторое время не мог взглянуть на лежащий на каменном полу меч. Он не просил этого, а хотел только лишь освобождения. Но, так или иначе, это был честный, даже более, чем честный ответ на все, о чем он просил Эриджа.
В конце концов он повернулся, не вставая с колен, отыскал эфес клинка и, взяв его в руку, нашел, что он не очень удобно лежит в ней, и, более того, Вейни отчетливо ощущал, что пока он держит ее в руке, то в значительной мере теряет и смелость и мужество, которые ему были необходимы, чтобы сейчас сделать то, что ему предлагал почти два года назад нхи Риджен.
Возможно, подумал он, это было сделано с целью обезопасить себя от всех трудностей, которые, может быть, не хотел брать на себя Эридж, а может быть, это был его последний жест милосердия: его боль была гораздо сильней, чем честь, символизируемая этим клинком.
Но этот жест требовал и желания и смелости, за которыми Эридж обратился именно к нему, зная очень хорошо, что его брат-кайя не способен сделать это.
И Вейни тоже хорошо знал, что Эридж, в этом месте и в этом случае, мог. И точно так же это мог сделать Кандрис или их отец. В них была определенная кровожадность: они должны были поступить именно так, если только это могло досадить их врагу или лишить его возможности осуществить месть.