***
Десятки белых голубей взвились над Мелиноем, как неожиданный весенний снег. Они резвились над тремя шпилями триконха — ещё не до конца достроенного, но уже величавого храма Трёх Богов Рэйки.
Левый и правый от входа шпили обозначали Ранкара, Бога-Зверя, и Схали, Бога Горя. Левый был украшен изваянием дракона, а правый — статуей рогатого жнеца в чёрном балахоне. Третий же, над алтарной частью, вырастал из двух колонн, знаменуя два начала Бога-Человека Ирпала — его жизнь среди духов, савайм, и жизнь среди людей.
Но основой всего, стенами из зелёного мрамора, куполом и фундаментом, была суть Великой Матери Мар-Мар, верховной богини, что, согласно преданию, породила драконов ради Кантагара. Все прочие боги были лишь следствием её милости, её заботы обо всех живущих. Тем страннее было думать, что где-то её не включают в пантеон богов. Она была будто вне его — но одновременно над ним и под ним, и без неё не было бы остальных трёх.
По крайней мере, так гласил Первый из Двутомника, издаваемый в Рэйке.
Что же до савайм, они нашли отображение во фресках и украшениях внешних колонн триконха. Саваймам редко отводили хоть какое-либо место, полагая их больше злыми, чем помогающими силами. Но этот триконх, Малха-Мар, был построен по чертежам эпохи Гагнаров, которыми руководила сама королева Лорна. Всё в нём было непохоже на другие храмы: и зелёный мрамор стен, и окружённая колоннадой галерея с саваймами, и круглый купол, и сравнительно приземистая форма, из-за которой он почти не возвышался над городом. Только шпили виднелись за крышами.
Толпы людей пестрили на храмовой площади и окрестных улицах. Множество флагов сверкало гербами знатных родов, что прибыли на церемонию. Экипажи, кареты и породистые скакуны располагались подле парадных ступеней триконха, и простые горожане не могли приблизиться туда, отгороженные от знати длинной вереницей конной стражи. Лёгкие рыцари, статные, все как один в гибкой чешуйчатой броне, держали ровный строй.
Гидра сощурилась и всмотрелась в стражу через окошко кареты.
— У них белые плащи, а не золотые, — сообщила она отцу — единственному, кто был с ней в полумраке экипажа. — Я думала, городская стража Мелиноя должна носить жёлтые накидки как символ воли Астрагалов.
— Это личная гвардия принца, лёгкие рыцари иксиоты. Он созвал их тогда, когда отправлялся строить Мелиной, и с тех пор они выполняют роль городской стражи и местной армии. Ты и об этом не знала? — голос отца звучал глухо. Он был одет в белое — как и следовало всякому, кто собирался на ирпальскую свадьбу — но его взгляд был мрачен и казался чёрным, как и его брошь с гидриарским гербом.
Она чувствовала, что он хочет назвать её безответственной и бесполезной так болезненно, как только можно. Чтобы она ощутила всю силу его ненависти.
Но то ли он не нашёл достаточно неприятных слов, то ли решил, что не будет в день своего торжества на них тратиться; он просто промолчал, глазами дав ей понять, что он о ней думает.
Гидра сидела перед зеркалом. Даже в полумраке кареты её белое атласное платье сияло, как зимнее солнце. Сплошная ткань формировала общий пышный силуэт, посаженный на тугой корсет, а сверху кружевная пелерина укрывала едва видные плечи. Фата была ещё поднята. Причёска, увенчанная тиарой из белого золота и беленькими цветками мускари, каскадом ниспадала на плечи рыжими кудрями. Круги под глазами были запудрены, глаза подведены… если бы Гидра когда-нибудь рассчитывала выглядеть наилучшим образом в своей жизни, это был бы тот самый день.
Вот только она привыкла к свободным, лёгким сари, а это платье на столичный манер с давящим корсетом казалось клеткой. Сперва она ещё пыталась рассмотреть жемчужную вышивку — изображения гидр, драконов, солнц и цветов — но затем устала. К корсетам она так или иначе была приучена, ибо домашняя мода Аратинги давно уже утратила почёт. Но в этот раз её затянули так туго, что она не на шутку думала, не переломится ли спина в районе поясницы.
И белый цвет она не любила. Как и триконхи, и свадьбы, и церемонии. Всё божественное кололо её, будто шипами. Будто она была дурным конём на рынке, которого продавали по цене хорошего ничего не подозревающему диатрину. И оттого заранее ощущала вину и необходимость искать оправдания своему вздорному нраву, болезности тела и всем прочим недостаткам.
— Сейчас пойдём, — оборонил марлорд Тавр и поправил фибулы своего блестящего парчового плаща.
— Хорошо.
— Гидра?
Она подняла на него измождённый, потерянный взгляд.
— Ты никогда не слушалась мать и не уважала моё отцовское слово, — проговорил он. — Привыкла возражать на всё и всему противиться, считая, что сама знаешь, как тебе лучше. Играла со своими блохастыми, а не с младшими сёстрами. И вместо танцев лазала по лесу. Иные говорили, что твой мерзкий нрав — зеркало моего собственного. Но, расставаясь с тобой, хочу, чтоб ты знала.