— Угум, — отвечала Гидра, не прекращая жевать.
— Конечно, они не позволят барракитам пройти так далеко до нашего побережья. Хотя между нами и границей почти нет ничего толком — ни городов, ни укреплений, только лес…
— Угум.
— Думаю, Энгель очень волнуется за нас, поэтому он постарается быстро решить этот вопрос. Я недавно спрашивала в магистрате, и они уверили меня, что для нашего сообщения с диатрином будут выделены гонцы и почтовые ласточки. Как вы смотрите на то, чтобы написать ему какое-нибудь письмо поддержки? — и она так очаровательно улыбнулась, что Гидра по привычке ответила «угум», но потом дожевала свой лунновир и исправилась:
— Вообще-то я, честно сказать, ужасно косноязычна в письме. Может, ты напишешь? А я, ну, подпишу…
Лаванда подняла бровь, многозначительно глядя на диатриссу, но, конечно, ничего не сказала. Не ей было рассуждать о том, что супружеские отношения не должны быть такими. А Аврора со своим неискоренимым человеколюбием всплеснула руками и воскликнула:
— О, замечательная мысль, это будет коллективное письмо! Он ведь так любит Мелиной, и мы напишем ему всем Лорнасом. Получится очень мило!
«Чтобы испортить какую-нибудь вещь, надо кинуть её в грязь. Чтобы превратить какую-нибудь глупость в нечто доброе и совершенное, надо просто предложить это Авроре», — про себя посмеялась Гидра. — «Она даст фору всем монашкам с их проповедями о любви к ближнему своему».
Разумеется, Гидра даже не читала то, что насочиняли домочадцы — в основном Аврора — потому что ей страсть как хотелось заняться чем-нибудь интересным. Она вспомнила, что иные марлорды приглашали в свои замки бардов, шутов, а то и целые театры. И поэтому спросила у камергера Леона, есть ли в городе какой-нибудь театр, который можно было бы позвать увеселения ради.
— Не слышал о таком, — ответил пожилой камергер опасливо. — Мелиной привлекает купцов, авантюристов, ремесленников, охотников, даже мелкую знать, но мне нигде не попадалась новость о том, чтобы у нас открывался какой-либо театр. Город ещё не настолько обустроен.
— Тогда я объявляю следующий приказ: пускай в Лорнас прибудет театр, лучший из тех, кто не побоится приехать в Мелиной, и мы уплатим ему тысячу…
— Бронзовых рьотов, — поспешил закончить за неё Леон Паррасель и посмотрел жалобно. — Этого точно будет достаточно, Ваше Диатринство!
Она посмотрела на него внимательно, но согласно кивнула.
— А ещё пусть будет так, — продолжала она. — Поскольку у нас в Лорнасе ни барда, ни шута нет, и на свадьбу их привозили из Рааля, то… я объявляю конкурс на лучшего барда или шута! Пускай приходят ко двору, и, если мне понравится, будем тоже платить им жалованье. Да?
Камергер глядел на неё в сомнениях.
— Ну вы же не хотите сказать мне, что диатриссе не позволено нанять шута? — возмутилась Гидра.
— Что вы, конечно, позволено, — пробормотал Леон Паррасель. — Но ежели поразмыслить, может, в разгар грядущей войны не стоит ставить на жалованье незнакомцев? Мало ли, окажется вражеским лазутчиком, да и лишних денег в казне нет, ведь лучше обеспечить замок продовольствием, чем каким-нибудь мимом…
— Точно, мимы! — воскликнула Гидра и замахала рукой, будто не слышала его. — Включите в этот список мимов.
И поскакала дальше по Лорнасу, зная одно: пока война идёт, она живёт. И жизнь эта, пусть и короткая, должна была подарить ей всё, чего не давало скованное страхами детство и отрочество.
После этого она гуляла в замковом саду вместе с Лесницей и наткнулась на другую кошку, рыжую в полоску, будто маленький тигр. Гидра велела кухарке накормить незнакомую кошку. За этим последовал новый, как всегда, восхитительный приказ диатриссы: кормить любых кошек, что явятся к кухне Лорнаса.
«Если кот — это единственный дракон, дозволенный женщине, то у меня будет много драконов».
После этого Гидра хотела вновь выехать в город, но с непривычки бёдра ещё ныли после вчерашней конной прогулки с сэром Леммартом. И поэтому она ограничилась тем, что расположилась в саду с одной из книг о преданиях Мелиноя.
Лаванда сидела рядом, обмахивая её большим опахалом из павлиньих перьев, чтобы диатриссе в открытом сари нежного мятного цвета не пришлось страдать от приставучих слепней. И Гидра читала. Она узнала немало интересного о тисовых тиграх, что когда-то жили на берегах Тиванды, и нашла, что, по преданию, Мелиной ещё бродит по городу, принимая то тигровое, то людское обличие, а то и сочетая их ужасным и прекрасным образом. И что всякий увидевший его пугается насмерть. И что в местах смерти последних детей Мелиноя выросли особые цветы: лилигрисы. Судя по изображению, это были маленькие, но нарядные фиалки, белые с чётко различимым рисунком синих полос.