– Зато самомнение намного превысило клиническую норму.
– Чего ты на меня взъелся? – удивился Бейи. – Из-за этой? Если она тебе так приглянулась, ну забирай ее себе. Она пристрелила предыдущего парня, теперь свободна.
– Она невиновна пока не доказано обратное.
– Докажем, не переживай. Что ты собираешься делать в доме?
– Просто еще раз все осмотреть.
За ночь подвергшиеся воздействию химиката отпечатки окрасились ярко-фиолетовым цветом, цветками клевера расписав поверхности кухни. Бейи сразу устремился собирать нингидриновый урожай, кренясь на один бок под тяжестью своего чемодана.
– Пятнадцать килограммов, – пробормотал он, показывая на чемодан. – Самая тяжелая часть моей работы – это таскать его с собой.
– А это не тяжелая часть твоей работы? – спросил Айла, показывая на залитую кровью кухню.
– Что? – не понял Бейи. – Что там не так?
Для начала Айла поднялся наверх забрать таблетки Морион. Спальня выглядела странно безликой, как в отеле. Бледно-желтые крашеные стены, низенькое оконце по ширине стены, затянутое плотными занавесками, платяной шкаф, унылого вида горшечное растение, кровать с прикроватными столиками слева и справа и двумя картинами над ними, изображающими каллу (левая) и лотос (правая). Покатый мансардный потолок опускался у левой стены настолько низко, что сам вид его вызывал у Айлы чувство дискомфорта. Он быстро нашел таблетки в указанном Морион месте, задавшись вопросом, что заставило ее хранить средство контрацепции в носке. Стоило бы расспросить ее об этом, но что-то подсказывало, что честного ответа не добиться. Айла ощутил холодок в животе. Он вспоминал закрытое, напряженное выражение лица Морион и признавался себе, что согласен с Бейи: Морион лгала. Как минимум она многое скрывала.
Тщательно осмотрев весь второй этаж на случай, если он что-то упустил в ночь убийства, Айла спустился на первый. Бейи все еще возился в кухне. Айла не стал отвлекать его, зная, что криминалист известит, если наткнется на что-то стоящее внимания. В гостиной Айла заглянул в распахнутый сейф. Оружие извлекли и увезли на хранение, так что ячейки были пусты. Айла умел пользоваться оружием. Раз в полгода сдавая нормативы, как и все управомоченные, он не сомневался, что способен выстрелить в человека – если возникнет такая необходимость. Однако страсть к стрельбе, свойственная некоторым людям, вызывала у него недоумение. На нижней полке журнального столика он вдруг заприметил далеко задвинутое пластиковое ведерко, опустился на четвереньки и вытянул его к себе. На дне ведерка лежали гильзы.
– Бейи! – крикнул он.
– Чего? – заорали ему в ответ.
– Подойди на минутку!
– Ах это, – подошедший Бейи заглянул в ведерко без какого-либо интереса. – Обычная практика. Многие охотники хранят гильзы для повторного использования и самостоятельно снаряжают патроны. Вот такие, латунные, могут использоваться годами. Эти гильзы не имеют отношения к произошедшему. Скорее уж к тем несчастным утиным тушкам, что лежат в холодильнике.
Осторожно подцепляя гильзы затянутыми в перчатку пальцами, Айла внимательно рассмотрел каждую.
– Не все из них. Бейи, тебе придется задержаться еще на какое-то время.
Бейи тяжело вздохнул.
– Однажды я умру на этой работе.
– Как большинство из нас, – пробормотал Айла.
Он вращал гильзу пальцами. Дневной свет, сочащийся в щель меж занавесок, тускло отражался в латунной поверхности. Смутный холодок в желудке сменился ощущением распирающего комка льда.
5.
Распрощавшись с Бейи, Айла укрепил себя морально и поехал к родителям Хевига, радуясь хотя бы тому, что избавлен от необходимости сообщать дурные новости первым – с утра им уже позвонили из морга.
Встреча прошла предсказуемо тяжело. Разговаривал Айла в основном с матерью. Отец, крупный седеющий мужчина, отмалчивался, явно мечтая оказаться подальше от своего горя, рыдающей жены и Айлы с его расспросами.
– Я сожалею о вашей утрате, – произнес Айла, пытаясь придать голосу теплоту. Сложная задача, учитывая, что даже фраза «я только что пролил на себя кипяток» в его исполнении звучала нейтрально, как типовые объявления в аэропорту. – Расскажите мне о Хевиге. Какой он?
Несмотря на умышленное избегание слова «был», мать Хевига зашлась в бурном приступе рыданий. Айла с тоской перевел взгляд на зеленую занавеску с нарисованными на ней бледно-желтыми хризантемами. «Пожалуйся мне еще, как тяжел твой чемоданчик», – с раздражением вспомнил он Бейируса.
Наконец-то прервавшись, поток слез сразу сменился лавиной дифирамб. Хевиг был лучший сын на свете. Добрый, отзывчивый, руки золотые. Каждый день звонил родителям. В детстве был такой послушный, ел овощи, убирал свои игрушки, любил рисовать для мамы картинки. «Скорее бы это закончилось», – подумал Айла, погасив вздох. Возможно, это были лишь воспоминания идеализирующей сына матери, но Айла вспоминал широконосое симпатичное лицо, даже после смерти производящее располагающее впечатление, и в целом был не склонен сомневаться в услышанном, хотя приятный характер покойного еще более затруднял задачу найти возжелавшего его убить.