— Я не хочу оговаривать людей, — она как бы обиженно надула губы, — есть кое-какие соображения, но трудно сказать с определенностью. — Вот прохвост импозантный, не простил ей...
— Ясно! Просто вульгарная интрига.
Но почему, почему главное действующее лицо Николай Каримович? Он, отослав Софью Андреевну, позвонил Скелетову, Самсонову и кое-кому еще. Все характеризовали мануалотерапевта не только как большого лекаря, костоправа, психотерапевта, но и как пока непризнанного ученого-смежника. Пожалуй, сделаю-ка я его завсектором, подумал директор, исследуя зубочисткой полость рта, к счастью, все пломбы сидели на своих местах, придется, видимо, кого-то убирать. Так, значит, Сидоркин замешан? Он опять пригласил секретаршу.
— Завсектором? — Николай Каримович был не очень доволен. — Мог бы и третьим замом. Хотя бы...
— Будешь, — секретарша усмехнулась. — Ты его пойми — опасается он, что слишком быстро ты начнешь расти, а ему хочется умереть генералом.
* * *
Я набью тебе физиономию, так опозорить своего отца, связаться с Голубковым!!! А что такое? Ты понимаешь, что он тебе в отцы годится, ты же не стала бы ложиться со мной в одну постель?!
Что ты говоришь, опомнись, возмутилась супруга, ты с годами становишься каким-то... эротоманом!
— Я?!
— Папочка, — сказала Лиля, — и мамочка, а что, собственно, вас так беспокоит?
И, действительно, что ты, папашхен, стоишь багров, как нашкодивший внук, а ты, мамашхен, бегущая к телефону, сотрясая обтянутые лосинами рыхлые ляжки, что так встревожило тебя!
— А знаешь ли ты, что Голубков — псевдоним?! — негодовал бывший поклонник партии коммунистов, а ныне ее серьезный противник. — Псевдоним! А настоящая его фамилия...
— Ну, без сомнения, или Розенкранц, или Голденстерн, ну, на худой счет Бергельсон.
— ...настоящая его фамилия — Дыркин!
— Превосходно — буду Лиля Опилкина-Дыркина-Голубкова.
Доцент схватился за голову, как опереточная прима.
— По-моему тебя к телефону, — крикнула из коридора жена.
— Что?! Меня нет дома!!!
— Нет, не тебя, у Милы дочка заболела, спрашивает, чем можно лечить, когда под рукой никаких лекарств нет, они на даче.
Лиля хмыкнула.
— У меня есть шикарный рецепт, тибетский, дай мне трубку, я продиктую. — Она быстро вытащила с полки книгу, полистала ее и выбежала в коридор.
— В общем так, — забасила она в аппарат, — читаю! — Отец и мать встали в дверях. — «Есть монгольский обычай лечить легкие случаи воспалительных болезней ребенка теплыми удилами белой лошади родного дяди по матери, оседлав ее и быстро погоняя, этим разгорячив и приложив ко рту ребенка горячую железную часть узды изо рта ребенка...»
— Я ее придушу, — сказала доцентша внятно, — сама породила, сама и придушу.
* * *
...и снилось ему, что на него плывут киты-косатки, нет, не киты, две торпеды, нет, уже не две, а три, четыре, пять, на него плывут, угрожающе дыша, пять торпед, и одна уже совсем близко, она врезается в его бок, а-а-а!
— Опять заснул перед телевизором! Опять транжиришь электроэнергию! — негодовала жена Сидоркина. — Дрыхнешь как старый козел, а тут такое творится!
А такое творится, не приведи Господь, маленького немчика, Максимилиана, пока зазевавшаяся бонна провожала взглядом трамвай, вообще все замечали, что, когда она видела трамвай, с ней начинало происходить что-то странное, впоследствии даже ходил упорный слушок, что московские трамваи бренчат на какой-то транскосмической волне, и особо чувствительные тут же получают связь с инопланетянами, отключаясь, естественно, от происходящего, а кое-кто падает и бьется в падучей, которая, как известно, святая болезнь, и кто трясется, тот и попадает на космические волны, прием, прием, по крайней мере доктору, бледненькому такому с бородкой, приняв его то есть доктора, за Иисуса Христа, Катя доверительно сообщила, что она знает, кто украл Максимилиана, его забрали инопланетяне, есть такая планета, Дьяволандия, та произрастают одни баобабы, с нее прилетел Лев Александрович, он работает для отвода глаз директором института, и Льва Александровича вызвали к доктору, но сначала Лев Александрович вызвал к себе Сидоркина, которому не удалось взять больничный, потому что Ангелина Сергеевна вывихнула руку, и Сидоркин скулил перед выключенным телевизором, всадив острый нос в мягкое тело кита, что он боится идти завтра к директору, что он заболеет, умрет, но не пойдет.
— Пойди, пойди, — говорила супруга, — может, наоборот, еще и повысят, ты ведь отказался подписывать.
Ты все перепутала, причитал Сидоркин, вот именно, что отказался, а петиция была за, а не против, теперь так страшно, вдруг тот, который был усатый, а теперь безусый, нет, он раньше был безусый, а теперь усатый...
— Все вы пацаны безусые, — мудро заметила супруга, положив сухую голову супруга меж влажных своих китов.
— Это он, он, а не я! — кричал Сидоркин, хватаясь за правый бок, и, не в силах сидеть, вскакивал.
— Да, садитесь, садитесь, — сердился директор.
— Я старейший сотрудник института, я ваш верный работник, когда, скажите, когда я нарушил производственную дисциплину?!
— Но не в нарушении дело, — хладнокровно продолжил директор, — а в вашем желании принять участие в нашем кулуарном, так сказать, заговоре.
— Ложь! Ложь! Ложь!
(Все идет, как надо, Коля, по телефону шептала Софья Андреевна, чудак на букву «м» сейчас у него, а сам зол, но справедлив).
— А вот это не желаете ли прочесть? — директор сдвинул к сидоркинскому краю стола анонимку. — Мы, конечно, таким прокламациям не верим, увольнять вас не думаем, но место завсектором все-таки, согласитесь, требует, особенно в наше сложное время, кристальной чистоты и абсолютно белоснежных рук.
— Я умру! — возопил Сидоркин. — Я не переживу позора!
А ведь и правда, не переживет, протянет ноги, подумалось устало, будет потом в сновидениях являться, как неживой укор. Герман из «Пиковой дамы», точнее его оперный вариант, заученный, благодаря натальиной любви к классике, уже почти наизусть, мелькнул и скрылся.
— Оперу любите?
— Оперу? — ошалело переспросил Сидоркин. — Лю-лю...блю.
— А я терпеть не могу. Все тенора — кретины, все басы — болваны, а оперные певицы — бочки.
Сидоркин стоял, вытянувшись по швам, по его жилистой длинной шее медленно ползла, сверху вниз, большая желтоватая капля пота.
— Ладно, идите. Пусть Софья Андреевна зайдет.