В тот знаменательный день материал на перекрёстке не появлялся довольно долго, так что Б. уже начал позёвывать. Вдруг увидел он гражданина, с виду довольно обычного, однако идущего немного странной походкой человека, привыкшего к более свободной одежде. Как уже говорилось, гудзи Обанаев был достопочтенным настоятелем мытищинского филиала монастыря Кэнтё-дзи, однако в тот вечер он был в светском платье — чёрной кожаной куртке с понтовыми заклёпками, таких же штанах и очень подходящих к этому наряду невысоких сапогах и шапочке-«спецназовке». Дело в том, что настоятель находил отдохновение от духовных подвигов в командных соревнованиях по «Counter-Strike» — каковое занятие ничем не противоречило уставу его монастыря, и даже в самом пиковом случае могло быть расценено лишь как несущественное отступление от буквы оного. А светскую одежду гудзи надевал, дабы не смущать соратников и соперников своим неоспоримым авторитетом, о котором одеяние настоятеля Кэнтё-дзи недвусмысленно бы свидетельствовало.
В тот вечер гудзи как раз возвращался с одного из таких соревнований, и Будда счёл нужным вывести его именно на тот перекрёсток, где постовой Б. уже всё подготовил к проведению очередного эксперимента.
Как только настоятель приблизился к переходу, Б. попросил М. остановить на его перекрёстке движение, а сам зафиксировал на светофоре красный свет для пешеходов. Гудзи законопослушно остановился и принялся ждать зелёного света. Б. включил секундомер.
Если бы постовой знал, что вовлёк в эксперимент одного из Просветлённых, он, возможно, отказался бы от своего намерения, но у него, понятное дело, и в мыслях не было, что сей вроде бы рокер, пусть он и выглядит умиротворённо, настолько близок к Будде. Хронометр отсчитывал секунду за секундой, красный свет горел, гудзи Обонаев ждал. Настоятелю было не привыкать к смирению, тем более, что личное служение своё он мог осуществлять хоть на улице, а потому не спешить ему было не куда. Красный свет светофора превратился в астральный маяк, дыхание гудзи стало ещё более мерным и наполненным, духовный путь лёг к его стопам — и этот путь, конечно, не имел ничего общего с «зеброй» перехода. Конечно, если бы загорелся зелёный, гудзи ступил бы на переход без малейших сомнений и колебаний — ибо со своего истинного пути он при этом не сошёл бы ни на пядь. Но зелёного не было, а миропорядок требовал от настоятеля соблюдения всех светских ритуалов, почитаемых естественными — в том числе ПДД.
Постовой Б., между тем, совершенно не понимал, что происходит. Подопытный не проявлял никакого нетерпения — то есть, вообще. Он не оглядывался по сторонам, не прикидывал возможностей совершить правонарушение (на такие прикидки глаз у Б. был намётан), ничем не показывал, что задержкой светофора он расстроен и возмущён. Постовой дождался мгновения, когда критические шесть минут пятьдесят три секунды миновали, возликовал и приготовился фиксировать новый рекорд. Он ощутил, как дрогнули рубежи освоенной Вселенной; вот-вот — и они готовы будут открыть изумлённому Человечеству совершенно новые пространства знаний.
Однако время шло, а фиксировать было нечего. Красный свет горел, подопытный же не давал ни малейшего знака к тому, что когда-нибудь вообще сможет потерять выдержку и перейти улицу вопреки запрету. Другие пешеходы, которые появлялись на месте проведения эксперимента, запросто переходили улицу, но они постового не интересовали, ибо, в отличие от подопытного, не давали ему нового материала для наблюдения, а подопытный оставался до идиотизма, вопреки всякой человеческой логике, законопослушен.
Через час Б. стал воспринимать происходящее как поединок между ним и таинственным прохожим. В некоем воображаемом пространстве постовой стоял против него на десяти шагах, часы тикали, оружие дуэлянтов замерло в ожидании сигнала к началу. В такой ситуации выключение красного сигнала означало, что Б. сдаётся, теряет лицо. Причин же для этого, вроде бы, не было никаких.
М., умаявшийся безответно вызывать по рации своего соседа по перекрёстку, в конце концов бросил свой пост и пошёл выяснить, что случилось. Он нашёл Б. в состоянии не то помрачения, не то просветления. Тот бессвязно бормотал, просил что-то начинать, отказывался принять извинения и требовал от кого-то сатисфакции. Глаза его были открыты, но ничего в этом мире не видели. И ничем таким от него не пахло.
Больше на перекрёстке не было ни одной живой души. Светофор же был намертво выключен.
М. вызвал «скорую» и ведомственный патруль. Прибыть на место происшествия они могли теперь только на вертолётах. Пробку, которая образовалась от пятичасовой остановки движения на подотчётном М. перекрёстке, разбирать было уже поздно. Стремительными метастазами она охватила всю Москву, завилась кольцами, сожрала собственный хвост и окаменела.