Сказав это, Войцех немного сник. Было видно, что на него упал пласт давно отодвинутых в чулан воспоминаний о господине, куда лучшем, чем никудышный сын.
— Я всё понял, Войцех, правда! — ответил чуть растроганный Антони. — Всё получится, ведь я его сын, как ты и сказал!
«Этого и боится твоя маман, — подумал я, припоминая её откровения с подругами. — Интересный был мужчина этот Арон. Войцех от него без ума, а жена совсем наоборот».
Когда мы отбыли, я мельком глянул в окно дилижанса, удалявшегося от поместья. Войцех стоял у ворот. Старый, сгорбленный, брошенный и напуганный. Ну, точно верный пёс, которого вдруг перестал жаловать хозяин и посадил на цепь, хотя раньше держал в доме.
Когда мы прибыли к игорному дому, Антони бросил на меня перепуганный взгляд. Ему очень хотелось, чтобы я сразу пошёл следом. К счастью, у парня хватило разумения не отдавать такого приказа.
— Жди меня здесь, — цедя каждое слово, нахмурив лоб, приказал он. — Если позову, явись немедленно! И убивай любого, кто будет мне угрожать или на кого я покажу.
«А парень-то явно поднаторел в приказах, — заметил про себя я. — Войцех, не иначе, учит. Ох, и стоит же мне неприятностей этот идейный дворецкий».
Я лишь кивнул и надел карнавальную маску. Часы лениво потянулись, заставляя меня погрузиться в себя. За окном дилижанса журчал привычной вечерней жизнью Крампор. С пожарищами разобрались, а значит можно жить дальше. Даже лучше прежнего, война же закончилась. Меня иногда всё же терзал вопрос, чем же именно она закончилась. Почему заключили мир? На чьих условиях? Мне не у кого было это узнать. Семья Веленских не интересовалась государственными делами. Хотя, вернее было бы сказать, не интересовался Антони. Сабина наверняка была в курсе во всех подробностях, но она меня никогда не вызывала к себе, а подслушать разговор, я мог только когда он велся в обеденной. Я был игрушкой её сына, которую она лишь купила, и как все прочие благополучно забыла.
«Наверняка, Поларния крупно потеряла на переговорах, после того, как целая стена форта Корвник была взорвана! Бьюсь об заклад, что отвод войск был исключительно тактическим. Я просто не вижу всей картины, генерального плана! Наверняка!!! Наверняка…».
Я не знал, что именно было наверняка. Даже будучи мёртвым гомункулом, мне хотелось верить, что мир — это наша победа, победа Русарии. Что отвод войск, был тактическим маневром, что нас не бросили, а вынуждены были оставить… Ещё много чего мне хотелось думать, во многое хотелось верить. Я вдруг поймал себя на мысли, что перестал вспоминать о семье. Быть может, мне даже стало бы стыдно, ведь по сути… ну, с пусть и с натяжкой, но можно было констатировать, что я изменял жене. Тут правда имелся один нюанс. Клятва, которую говорят во время венчания, звучит следующим образом:
«Бла-бла-бла, и пока смерть не разлучит нас».
Не то, чтобы я очень гордился тем, что нашёл лазейку для собственной совести, куда её же и вытолкнул по добру по здорову… Я понимал простую и от этого очень горькую истину:
«Мы никогда не будем вместе. Мир живых уже не для меня. Да и нет меня. Есть тень прежнего Алексея. Алексея? Алек-сей… Да, это моё имя… Меня уже и не зовут так… Некому… Они же не знают… У меня не осталось даже имени… Лена… Родная, я верю ты найдёшь себе кого-нибудь. Ох, хоть бы он тебя не бил, да не отдал наших девочек за каких-нибудь говнюков».
Я вдруг почувствовал боль. Неизменимую и необъяснимую, пронизывающую всё моё изуродованное естество боль.
«Каким же ленивым и чёрствым бывает человек, когда у него всё хорошо. Когда мы молоды, то в тайне от всего мира верим, что не умрём никогда. Мы даже не выдумываем, как так случится, просто верим, что мы, я — первый на свете феномен человека, который никогда не умрёт, но будет вечно счастлив, — думал я, сползая с сидения на пол дилижанса, трясясь, словно меня и вправду бил озноб. — И что рядом будут все те, кого я захочу видеть. Что всё и всегда будет хорошо. А потом суровым роком на голову падает реальность. Она ломает защитные барьеры юношеских иллюзий, крушит хребет опыту и знанию, она хватает за волосы и макает в яму с испражнениями. И это последнее, что ты помнишь. Запах дерьма и страха».
В ладонь скользнула холодная рукоять пистолета, я взвёл курок, направляя дуло себе в висок и нажал на спуск. Кремень чиркнул, но вместо выстрела не последовало. Лишь облачко дымка взвилось над моей головой.