— Наконец-то! — заорал он, брызнув слюной мне в лицо. — Господи, как же я тебя ненавижу! Тупой гомункул! Разлёгся он тут! Вооружайся, кретин!
Я повиновался, отрешённо нацепляя пояс с саблей. Руки делали, что мне велели, а мысли испуганно метались. Я вдруг понял, что всё ещё испытываю страх. Это чувство, казалось, позабытое навсегда, заставляло меня едва заметно дрожать.
«Великий Дулкруд. Кто это? Что я видел? Я спал? Это сон? Я могу спать?».
Пока я заряжал пистолеты, стоящий рядом Войцех, возился вокруг своего ненаглядного господина, чтобы успокоить хозяина. Сам Антони тоже был занят подбором оружия.
«Мы что, собираемся кого-то убивать?».
— Господин, так и правда будет лучше. Крампор никуда от вас не денется. Но сейчас… случилось слишком много… гм… событий… И все они против вас!
— Ишь ты! Событий, — зло бурчал Антони. — Я не боюсь её папаши и готов хоть сейчас пойти к нему и требовать руки Марианны.
По лицу Войцеха было видно, какого он на самом деле мнения о способности юного господина чего-то у кого-то требовать. Однако его слова всегда расходились с тем, что он на самом деле думал. А я не считал дворецкого глупцом и знал — Войцех будет из кожи вон лезть, чтобы спасти эту никчёмную жизнь.
— Я одного не понимаю, как он узнал про нас, — продолжал Антони, рассеянно расхаживая по зале. — Наверняка, эту тварь кто-то видел, — добавил он, глянув на меня.
— Это сейчас не имеет абсолютно никакого значения, господин. Михаил Хшанский известен своим крутым нравом. Он до сих пор не штурмует наши ворота по одной лишь причине, супруга удерживает его, дабы не раздувать пламя скандала. Она знает, что гнев мужа может стоит дочери репутации.
Вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла Сабина. Я давно её не видел. Хозяйка долго болела, хотя, возможно, название у этой болезни было весьма простое — старость. С момента моего первого появления в их доме, она сильно сдала и похудела. Щёки ввалились, спина согнулась. Старушка стояла, опираясь на трость. Её руки ходили ходуном, будто бы у Сабины была лихорадка. Войцех тотчас бросился к ней, но женщина жестом остановила его.
— Ты никуда не едешь, — севшим голосом объявила она. — Только что принёс посыльный.
Дрожащими руками старушка показала сыну письмо.
— София умерла.
Сказав это Сабина всхлипнула, промакивая глаза бумагой.
— Моя милая, милая Софи… Какое горе, о, боже мой… Моя любимая сестрёнка…
— Мама, мне так жаль, — довольно-таки фальшиво протянул Антони.
Я видел, как вспыхнули от радости его глаза.
— Но госпожа… — начал было Войцех, однако Антони его тотчас прервал.
— Ты хочешь, чтобы я распорядился похоронами? — старательно кривляясь, осведомился Антони. — Одно твоё слово, маман…
— Нет… — тихо, но твёрдо ответила Сабина. — У неё есть свои дети. Но я должна прямо сейчас отправиться туда. Быть рядом с семьёй. Они моя кровь… Как и ты Антони.
— Но госпожа, — не унимался Войцех. — Позвольте…
— Что ты хотел? — устало проговорила Сабина.
— Быть может, Антони следует поехать с вами? Мы же… то есть…
— Да говори, как есть, бога ради, — чуть раздражённо сказала старушка.
— Возьмите Антони с собой в поездку, это куда, как безопаснее, чем оставлять его одного здесь. — быстро пробормотал дворецкий, осторожно косясь на юного хозяина.
— Мне написал Марек, — нехотя призналась Сабина. — Он попросил приехать без Антони. Говорит, что Александр до сих пор не простил ему перстня с пальца бедняжки Томаша…
— Да я уже тысячу раз говорил, что не крал его! — взревел Антони.
— Давай не сейчас, ладно? — скривившись, будто раскусила лимон, сказала Сабина. — Тебя не хочет видеть родня… О, боже, когда ты и меня приберёшь, чтобы моё сердце перестало рваться от боли?
— Мама…
— Антони… Ох… Антони…
— Но, госпожа… — снова забормотал Войцех. — Может разумно будет, взять его хотя бы…
— Я что по-твоему ребёнок? — тотчас вскипел юноша, чувствуя, что мать колеблется. — Как ты смеешь говорить обо мне в моём же присутствии?!
— Господин, я прошу прощения, но…
— Никаких но! — рявкнул Антони. — Если меня не хотят видеть в том доме, то и не увидят. Я остаюсь здесь. Не гоже, чтобы все Веленские покидали родовое гнездо. У меня полно дел в Крампоре.
— В общем, ты остаёшься… — резюмировала Сабина. — Только повремени с этими твоими… делами. — Грозно глянув на сына, добавила она.
Сабина уехала спустя несколько часов. Я привычно торчал в оружейной, разглядывая серое небо за окном. С утра шёл дождь, а потому с улицы тянуло зябкой сыростью. Прошло уже три дня, как я по приказу Антони избил Агату. Она больше не приходила, что и немудрено. Что будет с нами дальше, оставалось загадкой, и вскоре я для себя решил, что даже если однажды она снова сюда войдет, отношения следует прекратить.
«Что взбредёт в голову этому больному ублюдку в другой раз, если он снова нас застанет, я даже представлять не хочу».
Хотя теперь, когда Агата перестала появляться в оружейной по ночам, во мне проснулось ещё одно отодвинутое в тёмный угол чувство. Тихое, робкое, почти немое. Я понял, что скучаю по ней. Это не было полноценной эмоцией… скорее тень. Но даже тень, как выяснилось, могла причинять боль.
Близилась ночь. Я слышал переругивание Антони с Войцехом. Кажется, юнец, едва мать покинула дом, собрался в город. Дворецкий лёг костьми, но, видимо, всё же убедил непутёвого хозяина не рисковать. Во всяком случае, Антони меня не вызывал, а значит он в коем-то веке послушался старика. Серая хмарь небес сменилась чёрными грозовыми тучами. В отдалении громыхало, иногда снова шёл дождь.
— Ожидай приказаний, тварь, — сказал мне Антони, после беседы с матерью.
И я покорно ждал. На меня снова накатывала чёрная и мрачная пустота, снедающая внутренности. Всё казалось бессмысленным и тщетным. Запах гнили и разложения то и дело призрачным шлейфом витал в воздухе. Даже ненависть, что проснулась в отношении Антони, теперь вспоминалась мне ненастоящей и лишь пригрезившейся. А от того, я неподвижно стоял подле окна, глядя немигающим взором на небо. С крыши срывались капли воды и шлёпали по каменной мостовой во дворе. Вдруг мне послышался шорох.
«Наверное, кошка пришла, укрыться от непогоды».
Но тут и с другой стороны двора я заметил движение. Было уже темно, просыпались мои ночные силы. Я пригляделся. Там был человек. Он выглядывал из-за стены, что окружала особняк. Неизвестный не спешил, ни перелезать, ни уходить. Наконец я заметил ещё одного. А затем ещё! А потом сразу двух. Будто муравьи, люди в неприметной черной одежде, перелезали через стену, тихо спрыгивая во двор и прячась. И тут, как гром, среди ясного неба, что снова донёсся издалека, меня пронзило осознание происходящего.
«Письмо о смерти сестры Сабины — фальшивка! Сабину выманили из особняка! Войцех говорил, что при ней не будут убивать сына, а вот без неё… Они пришли его прикончить!».
Я быстро метнулся к стойке с оружием, второй раз за день надел пояс с саблей. Пистолеты оставались заряжены, я прихватил и их.
«Только бы успеть! — шептало сознание. — Лишь бы успеть!».
Задержавшись у двери, я отогнул плинтус и достал из-за него то, что украл у Марианны, пока она кувыркалась с Антони в дилижансе, — пузырёк со снотворным порошком. Всё, что происходило потом, казалось мне размытым маревом, в котором я скользил, будто бестелесный фантом. Пройдя по коридору на цыпочках, я спустился на первый этаж, а затем юркнул во флигель слуг. Майя и Анна не спали, я слышал их голоса за одной из дверей. Якоб тоже бодрствовал, из-под его двери несло кислятиной.
«Пьёт».
Обострившиеся к ночи чувства, подсказывали мне всё, что нужно. Я чувствовал себя пауком, чутко следящем за малейшим колебанием на его паутине. Комната Агаты. Я толкнул дверь, входя без стука. Она была там. Завидев меня, Агата вскочила с постели, глядя забитым зверьком. Один её глаз заплыл от гематомы, на щеке была глубокая ссадина. Я поднёс палец к губам. А затем упал на колени и обхватил женщину за талию, прижимаясь лицом к её животу. Мгновение она стояла, замерев… а потом её ласковые пальцы опустились мне на голову, зарываясь в волосы. Агата тихо всхлипнула. Поднявшись, я показал ей ладонь, поднимая с неё невидимый ключ. И… она кивнула. Если бы я мог кричать… Она порылась в подушке, а затем извлекла блеснувший в свете лучины на стене ключ. Я снова прижал палец к губам, увлекая Агату за собой. Её шершавая ладонь легла в мою. Агата дрожала от страха. Послышался приглушённый звон стекла.