— Я хочу понять, почему так произошло со мной, и кто в этом виноват, — продолжил я, не отпуская её взглядом. — А задаю этот вопрос тебе, потому, что больше некому. Я и говорить-то снова начал только сегодня.
— У меня нет ответа на такие вопросы, — побледнев прошептала Майя.
«А я их и не ждал. Человеку просто необходимо говорить. Особенно, когда он очень долго молчал».
Встав, я прошёл к винному погребу. Дверь была не заперта. Я спустился вниз, выбрал две хорошие десятилетние бутылки и вернулся на кухню. Анна подскочила, чтобы достать бокалы, но я опустил ладонь ей на плечо, останавливая. Едва пробка слетела с горлышка, мне в нос ударил восхитительный букет, насыщенный и дорогой.
«Кажется, обоняние усилилось. Или это к ночи? Или вообще?».
Я разлил вино в четыре бокала, расставив их напротив мисок с похлёбкой. Пятая миска оставалась нетронутой.
— Где Якоб? — спросила Агата.
Её глаза сверкнули в полумраке кухни, и я тотчас понял, что она обо всём догадалась.
— Я отправил его с письмом к Сабине Веленской. Она должна знать, что на дом совершено нападение. «Мы» обязаны действовать так, как повел бы себя Антони.
Я специально сделал акцент на слове мы, чтобы они грешным дело не забывали, что, согласившись врать, стали соучастниками преступления.
— Понятно, — ответила она, пряча глаза, и принялась есть.
Подняв бокал, я поиграл им, разглядывая напиток сквозь хрустальные стенки на свет.
— За воздаяние! Всем. Всегда и за всё.
Женщины подняли бокалы. Мы чокнулись. Раздался благородный звон.
«Настоящий, — подумал я. — В этом доме фальшивые только люди, вещи — настоящие».
Я сделал жадный глоток.
«Боже правый, если бы я мог забыть это наслаждение, только лишь ради того, чтобы испытать его вновь!».
Приятное и живительное тепло растеклось по моей груди. Я глотнул ещё, а затем подхватив ложку, принялся есть. Забытое ощущение вкусовых оттенков, да ещё в исполнении Майи «как для себя», было таким сильным, что у меня на миг свело скулы. Со стороны же могло показаться, что я поморщился от отвращения.
«Не ешь много, пробуй, следи за эффектом, который пища оказывает на тело. Исследуй себя».
Когда миска опустела, я понял, что провалил первый эксперимент. Голодавший несколько месяцев с трудом мог себя удержать.
— Ты вызвала лекаря?
Кухарка тотчас закивала. Вскочив, она быстро заговорила:
— Я нашла самого ужасного пройдоху из всех, кто когда-либо имел знахарскую лицензию. Его зовут Игорь Щербацкий, работает под фамилией Лентяев.
— Что натворил? — осведомился я.
— Да сущие пустяки, мой господин! Подсунул одному осуждённому бедолаге ложный эликсир и тот не копыта отбросил, а погрузился в глубокий сон, а ночью очнулся и сбежал.
— Отличный выбор, — ухмыльнувшись, похвалил я. — Такой не побежит к прокурору.
— Он будет в десять, как вы велели, господин.
— Спасибо.
— Анна, как дом?
— Мы всё отчистили, господин, — тихо ответила она, глядя в миску.
— Хорошо, — кивнул я. — Было очень вкусно, Майя. Доброй ночи.
Прежде, чем уйти. Я откупорил вторую бутылку вина, пригласительно оставив её на столе. Когда дверь кухни за мной затворилась, тотчас послышался их шёпот. Мне не надо было даже специально вслушиваться, чтобы разобрать о чём шла речь, но совершенно не хотелось этого делать.
«Они ещё не скоро поборют страх, если это вообще когда-то произойдёт. Возможно, оно и к лучшему».
Я медленно вышагивал по коридорам особняка, осматривая полотна на стенах, канделябры, резные перила лестниц, как в первый раз. По дому шёл не изуродованный раб, а новый, пусть самозваный, хозяин. Сам того не желая, я остановился у кабинета покойного отца семейство — Арона. Дёрнул ручку. Дверь скрипнула. В лицо ударил затхлый воздух, а следом искрящийся поток ненависти. Поток был незрим и практические не осязаем. Я ощущал его кончиками пальцев, которые покалывало. Вдыхал ноздрями, от чего моё дыхание замедлялось. Во мраке кабинета Веленского сияло, едва не прожигая холст, синее пламя. Я снял картину, уставившись на амулет, очень похожий на тот, которым теперь владел сам.
«Я убил твоего сына, — сказал я мысленно. — И мне интересно… Кто убил тебя? Кто владел тобой после смерти?».
Пламя вспыхнуло ярче, словно собираясь броситься на меня. Но я не отвел взгляд, и протянув руку, снял с гвоздя цепочку. В отличие от моей, эта показалась мне неимоверно тяжёлой.
«Будто достаю ведро воды из колодца».
Повертев вещицу в руках, я разглядел гравировку. Крошечные буковки внутри кольца, которым крепилась цепочка к амулету: Ф. К. Поразмыслив, я решил не оставлять кристалл с душой Арона на прежнем месте. В идеале, стоило спрятать его где-нибудь в катакомбах, но мне не хотелось лишний раз пугать слуг.
«Они и так натерпелись жути, чтобы лишний раз лицезреть мормилая среди ночи».
Тогда я отправился в спальню Антони. Секретер всё ещё был открыт, а ключ торчал в замочной скважине.
«Там, где нашли, дважды не ищут», — подумал я и положил амулет в один из ящиков, заперев на замок.
Постель Антони была заправлена. Я подошёл, проведя пальцами по ароматному, пахнущему свежестью белью. Оно было мягким и манящим. Более не раздумывая, я сбросил одежду и нырнул в объятия прохладной неги. Было очень странно вновь оказаться в этой комнате, не по зову, а ради собственного удовольствия. Я долго лежал, всматриваясь в потолок.
«Нужно найти надёжного дворецкого. Нанять конюха. Охрану, не менее двух человек. А потом разобраться с мамашей убитого. Душить старушку, я, конечно же, не стану. Это не в моём стиле. Но с ней придётся попотеть. Мать признает обманку, даже с завязанными глазами. Значит нужно минимизировать их контакты. Но как?».
В дверь постучали.
— Входи, открыто, — бросил я.
Агата вошла в спальню, боязливо поглядывая по сторонам. Ей явно было не по себе от этого места, и я думаю, по разным причинам. Раньше доступ сюда она имела лишь по долгу службы, и наверняка, каждый раз боялась пропустить складку или не ровно положить подушку, не вызвав гнева. Женщина неловко застыла посреди спальни, глядя на меня. Я так и не привык зажигать свечей, довольствуясь прекрасным ночным зрением. Агата же, скорее всего, видела лишь силуэт на белом.
— Подойди, — как можно тише, чтобы не пугать её хриплым и тяжёлым голосом, которым теперь располагал, попросил я.
Она подошла, застыв у моего изголовья, ничего не говоря.
— Раньше ты была намного решительнее.
— Раньше ты не лежал в постели, которую я весь день отмывала от крови.
— Это всего лишь вещь, Агата. Вещь можно сломать, выбросить, но не осквернить. Это попросту невозможно. Осквернить можно человеческое тело, душу…
— Хватит, — попросила она. — Я сама пришла. Ты хочешь, чтобы я осталась?
— Хочу.
Агата села на постель и медленно расплела завязки на платье. Затем скользнула под одеяло, и я почувствовал её тепло. Она обняла меня, уткнувшись носом в подбородок и закинув ногу мне на живот.
— Ты ненормальный, — заявила она, ничего более не комментируя.
— Похоже, для тебя это любимое качество в мужчинах, — парировал я.
— Похоже.
В её голосе, наконец, послышался озорной тон.
— Чего бы тебе хотелось?
Агата чуть помолчала, а затем сказала то, что я уже и так знал.
— Свой дом, достаток, вылечить кожу на руках. Мужа и ребёнка.
— Девочку или мальчика?
— Не важно, — ответила она, тотчас поправив саму себя. — Девочку.
— У меня две дочери Олеся и Злата.
Агата молчала, переваривая услышанное. Похоже, она никак не ожидала нарваться на подобную откровенность.
«Привыкла, что я — мормилай. Оно. То, что уже не может иметь прошлого и настоящего».
— Где они сейчас? — спросила женщина, когда я уже решил, что Агата сегодня не проронит ни слова.
— Дома в Русарии. Во Пскове.
— Далеко, — невпопад брякнула Агата.
— Далеко, — согласился я.
— Жена?
— И жена, — кивнул я.
— У меня был муж. На войне с вами убили…
— На этой?