Он пришел бы раньше, но потерял много времени, сначала пробираясь через разрушенные районы, а потом пытаясь найти переправу через водохранилище, ибо мостов не осталось. Лодку нашел только километров за десять от того места, где вышел к воде. И лодка оказалась дырявая, он еле успел перебраться с берега на берег, чуть не утонул, весь вымок. Каким-то образом сумел развести костер и долго сушился, понимая, что простуженный точно не дойдет.
Зеленогорск он обходил как можно дальше, поскольку от города не осталось вообще ничего, только огромное пепелище. Там, похоже, на заряд не поскупились, как ни странно.
Но мимо Солнечнова он пройти не мог. Точно так же, как Вера, понимая, что, если не сделает, то никогда себе этого не простит, он пошел через город, чтобы увидеть дом своих родителей. И только когда увидел остов дома, полтора сохранившихся напрочь обгорелых этажа вместо пяти, он повернул в сторону, чтобы обойти хотя бы эпицентр.
Слепнуть он начал после Солнечнова. До этого чувствовал себя плохо, была слабость, но глаза видели. Тем не менее, письмо Веры на дереве у дороги он заметил и прочитать смог. Может быть, потому, что знал, чувствовал: у нее было много шансов пережить взрывы, и она обязательно догадалась бы как-то дать ему о себе знать.
Никто не высунулся из-за забора бывшего Вериного завода, когда Вадик проходил мимо. Никто не заинтересовался его одинокой персоной. Завод стоял, будто вымерший. Может быть, он и вправду был уже вымерший, какая теперь разница… Удивительно было другое – то, что письмо никуда не делось за все эти дни, дождалось.
– Знаешь, я, как твое письмо прочитал, даже на какое-то время видеть лучше стал. И силы идти появились. До этого еле плелся, думал, уже не дойду, упаду где-нибудь, и все. Дошел.
Последние слова Вадик произносил уже совсем тихо и с трудом. Он явно устал от такого долгого рассказа. Вера наклонилась и прижалась щекой к его щеке, шепча что-то ласковое и безуспешно пытаясь если не удержать, то хотя бы скрыть от него свои слезы.
Курбанов ошибся в своем прогнозе – Вадик прожил почти трое суток. Вера никому не позволяла ухаживать за ним, все делала сама. Вадику становилось то хуже, то лучше. Вера практически не отходила от него. Ночью, лежа на соседней кровати, она каждые несколько минут поднимала голову, вглядывалась в его лицо и прислушивалась, дышит ли он.
Эти трое суток смешались в ее сознании, день спутался с ночью, и она не могла бы точно сказать, когда именно произошло то или иное событие. Сослуживцы старались не беспокоить ее по пустякам, по возможности решали вопросы без нее и обращались только в крайних случаях. Курбанов заходил регулярно, осматривал Вадика, иногда что-то корректировал в назначениях, рассказывал мелкие новости. И каждый раз Вера замечала, с какой тоской он смотрел на них обоих, на нее и Вадика, когда думал, что Вера этого не видит.
Утром одиннадцатого дня После Взрывов Вадик умер. Он ушел так тихо, что Вера даже не сразу заметила это. Вот только что он смотрел на нее, пытаясь разглядеть ее лицо, и сжимал ее руку. Даже пытался улыбаться. Вера погладила его по щеке и буквально на минуту отвернулась, чтобы просмотреть принесенные бумаги. Когда она вновь повернулась к нему, Вадик уже не дышал.
Она не заплакала. Не смогла. Только сидела и смотрела на него, не замечая времени.
За спиной раздались шаги – кто-то вошел в палату. Кажется, ее окликнули по имени. Потом шаги прозвучали вновь и затихли, удаляясь. Через какое-то время по коридору затопали уже несколько пар ног. В палату вошел Курбанов и еще люди. Курбанов прошел к Вадику, осмотрел, поднял взгляд на Веру. Решительно обошел кровать и подошел к Вере. Молча, одной рукой обнял ее за плечи, а другую положил Вере на лоб и прижал ее голову затылком к своей груди.
Вера безвольно принимала все происходящее. Чувство застылости и отрешенности охватило ее. Курбанов кивнул поверх ее головы, и двое мужчин, пришедших с ним, откинули одеяло, подняли тело Вадика и вынесли из палаты. Курбанов аккуратно перехватил Веру подмышки, помог встать и вывел следом.
Больничные коридоры проплывали мимо нее, и краем сознания ей казалось, будто она видит их впервые. Шедшие впереди мужчины несли Вадика, его безжизненная рука покачивалась в такт шагам, и для Веры это почему-то было очень важно.
Курбанов удивительно тонко прочувствовал ее состояние, ее нежелание в этот момент быть на виду у людей. Поэтому они вышли из здания не через приемный покой, а другим путем. Если бы Вера была чуть больше в себе, она была бы ему очень за это благодарна.
В котловане она сама взялась укладывать Вадика, все старалась сделать получше, бесконечно что-то поправляла, никак не могла закончить приготовления. И все это молча. В какой-то момент Курбанов не выдержал и просто положил руку ей на плечо. Вера снизу вверх посмотрела на него. Потом выпрямилась и также молча протянула руку за лопатой. Мужчины, несшие тело, тоже взялись за лопаты, чтобы ей помочь, но Курбанов остановил их.
Лопата мерно подымалась и опускалась. Вера не чувствовала ее веса, не чувствовала своих рук. Ничего не чувствовала. Взмах за взмахом она укрывала своего Вадика земляным одеялом. Ноги, руки, плечи, лицо… Она не останавливалась. И только когда она сама решила, что слой земли достаточный, также молча, как и все, что она делала до этого, выпустила лопату из рук и, не оглядываясь, пошла к выходу из котлована.
К тому моменту в котловане вместе с ней оставался только Курбанов. Он и проводил ее до входа в приемный покой. Шел сзади, готовый в любой момент подхватить, если Вере станет плохо.
========== Часть 7 ==========
Она больше не стала работать с пациентами. Молча махнула рукой девушке, сидящей на регистрации, чтобы та оставалась на месте. Сходила за своими вещами в палату. Пристроилась со своими бумагами в закутке за приемным покоем и уже почти не выходила оттуда. Курбанов заикнулся, было, чтобы со списками умерших работал кто-то другой, но Вера вскинулась: “Нет! Я сама!”, и в ее голосе было столько истерики, что он не стал настаивать.
Медленно и тщательно, так, чтобы рука не дрожала, и буквы получались ровными, она вывела в списке умерших за этот день “Марков Вадим Дмитриевич”, поставила дату рождения и причину смерти. Потом надолго замерла, и ни проходящие мимо люди, ни прямые к ней обращения не могли вывести ее из этого состояния.
Она почти перестала общаться с окружающими, полностью зарывшись в бумаги, все больше уходила в себя. Изнуренный мозг, пытаясь сберечь остатки разума, отгораживался от мира, ибо количество виденных смертей на самом деле уже давно превысило пределы его восприятия.
То ли через два, то ли через три дня после смерти Вадика – она потеряла счет дням – Вера проснулась с ощущением, что ей приснилось что-то важное. Но она никак не могла вспомнить, что именно. В момент пробуждения все забылось. Эта тень воспоминания мучила ее, не давала сосредоточиться. Вера пыталась заставить себя поесть, пыталась заниматься делами – ничего не получалось. Что-то тянуло ее изнутри, ощущение, что надо обязательно сделать нечто очень нужное, нечто, отчего многое зависит.
Неожиданно Вере захотелось причесаться. Она вспомнила, что с утра просто стянула волосы в хвост, лишь бы не мешали, а причесывание отложила на потом, когда время будет. Она стала искать в сумке расческу, но никак не могла найти. Вера ругнулась вполголоса, встряхнула сумку и опять запустила туда руку. Пальцы наткнулись на какой-то узкий и плоский сверточек. “А это еще что?” – удивилась Вера и потянула сверток из сумки. Когда же она увидела, что это такое, волна отчаяния затопила ее, а душу надвое разрезало воспоминание.
За пару дней До Взрывов Вера по дороге с работы забежала в посудный магазин и купила для Анечки ложку. Обычную детскую металлическую ложку размером с десертную, с рисунком на ручке “Лиса и колобок”. У Анечки уже была одна такая ложка, но Вера решила купить еще одну, на всякий случай. А дома, видимо, замороченная делами, забыла выложить покупку и так и протаскала эту ложку на дне сумки. А потом уже было не до того.