— А кроме того…
Жена подождала моей реакции.
— Что «кроме»? — подыграл я.
— Я во сне их видела почти каждую ночь. Наверное, правда встречалась там с ними.
Я не удивился. Посетовал:
— Вот так любящая жена! Что ж ты мне ни разу не приснилась?!
— А ты мне?!
Палец в рот не клади. Да, попался ты, друг ситный!
Пит пытался вклиниться в наш с Джей короткий диалог. Он даже дергал меня за рукав. Наконец содержание его речи прорвалось в мое сознание:
— Папа!
Хорошее начало: он старался избегать этого слова с самого момента нашей встречи.
— Папа, а ты умеешь строить корабли?
— Умею, из бумаги.
— Нет! — возмутился сын. — Настоящие корабли, большие! Умеешь?
— Конечно нет. Я ведь не инженер, а…
— А мой папа, тот, умеет. Умел.
Я испуганно посмотрел на жену. Что это, детская фантазия? Сон? Бред? Я даже пощупал у ребенка лоб — не горячий ли?
Джей судорожно вздохнула, и я с удивлением и страхом увидел, как ее глаза наполняются слезами.
— Пришло время узнать, что происходило с нашими детьми, пока мы решали свои проблемы, — сказала она.
Дальнейший долгий разговор, который мы вели с сыном и дочерью, не поддается описанию. Наши сбивчивые вопросы, их противоречивые и не всегда разборчивые ответы…
Они рассказывали о большом белом доме на берегу реки. И другом — поменьше, но тоже большом, деревянном, из которого ни реки, ни моря не видно, но зато, если дойти до конца улицы и повернуть за угол, то море видно, и можно купаться сколько хочешь. О красивых — белых и коричневых — кораблях, которыми море буквально кишело; разумеется, все эти корабли строил папа. Еще было завались красных-красных зеленых арбузов, в которых самыми вкусными почему-то оказывались семечки, хотя именно семечки мама не разрешала грызть — разве что совсем чуть-чуть. Долго обсуждали игрушечный поезд, который поломался от того, что на него наступил соседский мальчишка, и которого совсем не жалко, потому что из него получился отличный самолет…
Кэти устала и задремала на коленях у Джей. Пит забрался на колени ко мне, сидел очень смирно, что с ним редко случается, и я слышал, как он все менее охотно ворочает языком. Свинцовая усталость навалилась и на меня: сказались бессонные сутки, и неожиданное открытие, что наши дети теперь вроде как не совсем наши, почему-то не слишком меня запенило. Я собрался было прекратить это самое необычное на свете интервью, но тут Джей задала простой и в то же время дикий вопрос. Я встрепенулся, стиснул руки и невольно зажал сына в такой тугой замок, что он возмущенно завозился, высвобождаясь… Он ответил. Он произнес малораспространенную русскую фамилию, совершенно мне не знакомую. Он назвал имена родителей. Даже если буду умирать в глубокой старости от прогрессирующего маразма, я не забуду этих имен.
Не имею понятия о том, что я сделал в следующую секунду: вскрикнул? ударил ребенка? всего лишь изменился в лице? Факт тот, что жена успокаивающе сжала мою руку и сказала:
— Подожди.
И попросила Питера назвать нашу фамилию. Он подумал немного и назвал. Дальше Джей пыталась расспрашивать сына о нашем прежнем доме, о его игрушках и друзьях, еще о каких-то мелочах. Но долгий разговор давно утомил мальчика. Он извертелся у меня на руках, отвечал неохотно и через пень-колоду, сочинял и фантазировал. В какой-то момент жена спросила, не надеясь услышать вразумительный ответ:
— Сыночек, а бабулю ты помнишь? Твою родную бабушку, мою маму?
Пит на секунду сел смирно, скучливо вздохнул и произнес отчетливо, со взрослыми интонациями:
— Конечно, помню. Бабулю зовут Людмила Васильевна. Она живет на даче в Антоновке. А когда Christmas и Новый год, она живет в Москве. Все, хватит. «Помнишь — не помнишь?» Надоело. Отстаньте от ребенка!
И он принялся ломиться через материнские ноги и спящую сестру к окну. Кэйт проснулась и заплакала. Пит попытался вскарабкаться мне на плечи, и я едва успел удержать его, когда он уже занес ладонь над лысиной соседа спереди. А потом дети на пару устроили истерику из-за того, что родители не разрешили им «немножко побегать» по проходу. И жизнь вошла в нормальную колею.
Точнее, почти вошла. Потому что пустое кресло в глубине салона то и дело притягивало мой взгляд; потому что время от времени я повторял про себя слова жены: «Может, самолет обречен?» — и старался найти на них ответ.
Самолет плавно погрузился в воздушную яму, и меня замутило. В жизни никогда не страдал от укачивания! Только тут я понял, что не в состоянии справиться с нарастающей тревогой. Я не мог ожидать пассивно решения нашей участи.