Деда Вадим любил, но никогда не понимал его докучливой суровости. Порой она его бесила. Особенно подростком, когда хотелось всё пробовать, испытывать и совать голову куда попало. Юношеский максимализм требовал неуёмных растрат энергии. А дед… Он одинаково ограничивал свободу перемещения: что в пять годиков, что в семнадцать лет. Тем не менее, дед дал ему многое, без чего бы счас его не было. А может и был бы, да судьба состоялась иначе. Не таёжничал бобылём, а сидел бы в тёплом уютном кресле, рядом жена, собака… Сынишка в детском манеже. Так что же лучше, Зорин Вадим Николаевич? Твоя доля или доля тысячей счастливцев, у которых всё как надо? Вопрос без ответа, но возвращаясь к Глебу Анатольевичу, Вадим не винил его. Дед сделал его мужчиной, хотя и лишил ласки матери. Была ли сермяжная правда таёжника правее правды его матери, Вадим не решался разгребать муравейник, покрытый паутиной лет. Одно Вадим знал чётко: у матери был выбор. И этот выбор стал не в его пользу. В памяти всколыхнулись голоса, не так давно подслушанные в псевдо-реальности.
— Я так не могу… Мне нужна отдушина!
ОТДУШИНА…
ОТДУШИНА…
ОТДУШИНА…
Последние слова эхом повторялись в уголках сознания, отскакивая от стен памяти, словно мяч.
— Я приеду, заберу Вадю.
ВАДЮ…
ВАДЮ…
ВАДЮ…
ЗАБЕРУ…
И словно топором в ответ, перерубая хлёстко, по-мясницки жестко:
— Уезжай куда хочешь! За сыном не приезжай!
НЕТУ У ТЕБЯ СЫНА
Зорин сглотнул комок в горле. Он понимал мать. Будь он на её месте, утёрся бы тоже. Хотя оставлял за собой право возражать, а иногда и грубить деду. Но важно различать тональные голосовые нюансы. В разных случаях — разный угол настроения. Один только дед выбирал, когда быть душкой, а когда Сталиным. И путать такие вещи нежелательно.
Сам Вадим как всегда разделился во мнении об однозначности выбора. Да, мать! Да, он её сын и материнское обязано возобладать над мещанским. Но! Молодая привлекательная женщина не ропщет на судьбу, когда в её жизни всё ясно на десять-пятнадцать лет вперёд. Глухой совок в центральной части Сибири; отец — угрюмый охотник; пелёнки, ясли — непреложность полутора лет. Как отдушина — выезды в Москву. Возможность найти человека-мужа и человека-отца ему, Вадиму. Это всё предварительно черновой вариант. Но главное, безысходность и невозможность отклониться от заданного течения жизни. Заданного кем? Кто выбирает, как человеку жить? Поэтому когда появляется шанс, шансик круто изменить жизнь, психологически выбор делается мгновенно. Вадим не мог не понять состояние матери, как не мог и простить её измены. Противоречие кренило его в сторону матери. Потому что если б не было этого самого противоречия, в душе б господствовал слепой негатив к перелётной кукушке… Он вдруг вспомнил врезающиеся в мозг слова подсознания: «твоё неведение продолжалось бы не более семи лет». Означало ли это, что Зорину предопределено увидеться с матерью? Услышать её, увидеть, как обещано, не выходя из дома. Неужели это возможно? Компьютерные технологии в короткие семь лет. У него и компьютера-то дома нет… «Она боится твоего суда». «Выйдешь на контакт первым, облегчишь её попытку связаться с тобой».
«Конечно же, я найду тебя первым! — Думал, рассеянно блуждая взглядом, Вадим. — Вот только вылезу из этого блудняка. Куплю компьютер, научусь щёлкать по клавишам. А там и технологии подоспеют… А может, ну её, эту виртуальность? Самому до Канады слетать? Оформлю визу! Что я денег мало получаю?» Здесь у Зорина песочный замок осыпался, так как за голыми намерениями у него не было ни точного адреса в Канаде, ни точной фамилии, под которой теперь проживала бывшая Зорина (по отцу Селичьева). А главное, Вадиму не хватало веры поверить, что «блудняк», в который он вляпался, действительно, недолгий и преходящий. Всё-таки последние стремления зависели от решения главной проблемы.
Неожиданно ноги его пристыли на месте. В четырёх шагах зияло ЭТО. Круглый участок, диаметром в четыре локтя не то, чтобы светился… Был ярок неестественной пресыщенностью красок. Будто мир с момента кисти Творца выцвел, поблек, припылился, а вот это местечко даже и не просохло. Пожелтевшая серо-грязная трава в этом кружочке была в два крата увеличена как через лупу и имела сочный апельсиновый цвет. Окошко едва заметно вращалось, спиралью уходя вниз. Место говорило само за себя и Вадим, не ожидавший лобового столкновения, хотя и искавший его, опешил от такого «вдруг». На поверку выходило: он совершенно не готов «перейти». Внутри зашевелились человеческие рычаги самосохранения: желание тела быть… телом, а не абстрактной единицей разума. Животная привычка жить перебивала перспективу чего-то там; откуда ни возьмись, подкатили сомнение, неуверенность… страх. Не совсем страх, а коктейль из неуверенности и незнания. Вадим проглотил слюну. «Проход» манил и, действительно, не заметить его было невозможно даже закрытыми глазами.