Юноша начал припоминать, как на День Изгнания магов, в деревне женщины рядились в страшные и смешные наряды, красили лица в яркие цвета и соревновались в том, кто страшнее скорчит харю. У некоторых рожицы выходили не столько страшные, сколько уморительные. Иннокентий, вспоминая несколько таких девчушек, даже улыбнулся, позабыв о своей находке. Некоторые, особенно гибкие, превращали деревенские игрища в настоящее представление, так ловко они могли изгибать позвоночники и руки, что нельзя было решить сразу, то ли они мучительно скручивают себя и терпят боль от неестественного положения тела, то ли вправду такими родились.
Иннокентий осматривал то, что нашел и никак не хотел, и не мог признаться самому себе в ужасе своего положения. Вместо того, он сосредоточился на глупом вопросе – принадлежала ли эта рука уродцу от рождения или ее отрубили в тот самый момент, когда хозяин ее изогнулся на День Изгнания для удовольствия зрителей.
Мысль о том, что эта рука принадлежит обычному, такому же, как он, человеку и что изогнутой она стала вследствие действий мучителей, яростно стучалась в сознание юноши, но он не сдавал бастионы, не допуская ее ни на вздох ближе.
Иннокентий попятился назад, чувствуя, что все-таки самое разумное сейчас – просто уйти от находки, выбраться на свет. Сделав пару шагов, поскользнулся и так и рухнул всем телом, прижимая к себе чужую уродливую руку.
Тот ком ужасной догадки, которая застряла в горле, с этого момента неудержимой лавиной прорвала плотины сознания и дамбы тела, выливаясь отовсюду – из глаз слезами, из горла – криком, из штанов – дымящейся теплой массой.
Иннокентий бессильно двигал ногами, пытаясь отодвинуться как можно дальше от места падения, он скреб руками по полу, мотал головой и изгибался всем телом, пытаясь сбежать из душного подвала, не понимая, что уперся в стену и не продвигается ни на сколько.
Немного придя в себя, он повертел головой, чтобы угадать хотя бы по небольшому клочку света, где находится дверь, чтобы выйти, но света не увидел.
– Да как так-то? – растерянно прошептал Иннокентий.
– А здесь всегда так, – ответил рядом тихий ласковый шепот.
Иннокентия затрясла мелкая дрожь. Дыхание стало частым и отрывистым. Через несколько секунд он понял, что его трясет и он как-то гаденько меленько и тоненько хихикает.
– Обосрался тварь! – Иннокентий почувствовал резкий удар по голове, и все перед его глазами поплыло и исчезло.
Он еще барахтался в надвигающемся сером тумане, который заливался в глаза с самых краев, закрывая обзор, он еще силился закричать, позвать своего защитника и учителя, который точно услышал бы его, найди Иннокентий в себе хоть немного сил, пусть даже шепотом, назвать его имя. Ему уже не было стыдно за свой испуг, неважно было, как на это посмотрит его товарищ, будет ли презирать его. Ему просто хотелось, чтобы это скорее кончилось. Он понял, что очень-очень соскучился по маме. Иннокентию захотелось оказаться дома, на теплой печке, а за занавеской мелькание быстрых маминых рук и щелканье масла в сковородке.
– Ка-зи-мир! – прохрипел Иннокентий.
Голова его безвольно повисла.
***
В тёмной избе было жарко натоплено. Лампады, качающиеся по углам комнаты, сильно чадили, отчего брёвна и мох вверх до самого потолка были чёрного цвета. В доме пахло травами, прелым сеном, гнилью и кровью.
За большим столом собрались пять человек. Казалось, они все пришли на какой-то удивительный бал-маскарад, потому что костюмы их были столь различны, а лица и волосы так дивно украшены, что совершенно нельзя было понять, люди это или картины сумасшедшего художника.
Самой заметной казалась фигура высокого белого старика с длинной седой бородой, вытянутым благообразным лицом и глазами, источающими лукавую хитрецу. Лоб старика украшала расшитая тесьма, такая же вилась вокруг его бедер. Белая льняная ткань покрывала тело от плеч до пят.
Всё собрание хохотало в голос, кто-то склонился с высокого кресла под стол, обхватив руками живот, кто-то запрокинул голову, кто-то утирал слёзы смеха, в то время, как кудесник держал речь перед ними:
– И вот, чтО я им ответил, – в этот момент белый старик встал, слегка наклонил голову, как бы прислушиваясь ко всему, происходящему в мире, вскинул длинные узловатые руки вверх и гнусаво полупропел-полупрошептал. – Слышу, слышу, поелику я зело, тамо бысти величав, орел и огнь полетит, свет воды коснется, а оттуда ж хитрый зверь глядит, яркий луч его согнул, каменья востры… Дальше – тьма.
Собрание взорвалось восторженным дружным хохотом, старик плюхнулся в кресло и тоже рассмеялся.