И тогда не все ли равно, какая земля засыплет его уже безымянное тело, поставят над телом этим крест или мавзолей, или только травой зарастет безвестная могила – все равно навсегда прекращаются всякие счеты живущих на свете людей с мертвым поручиком Журавлевым.
Я уже поставил слово конец, полагая, что повесть моя, как и жизнь Журавлева, окончена, как тот же самый неожиданный стук в дверь, использованный, кстати, всеми романистами, заставил меня встать и открыть таинственному незнакомцу.
На этот раз он пришел с вполне определенной целью. Тщательно перечитав мою рукопись, – а рукопись эта была много объемистей предлагаемой теперь читателю, – он сказал:
– А я бы написал это несколько иначе!
И если вы, читатель, посетуете, что я, обещав вам повесть с лирическими отступлениями, часто даю только эти лирические отступления, то могу в оправдание свое сказать, что самая повесть вычеркнута незнакомцем.
Правда – я мог бы закончить ее так, как хочу, но и тут встает тот же самый вопрос: где, собственно, кончается повесть о днях поручика Журавлева? И кончается ли она смертью? Не будет ли ом и дальше влачить скорбное свое существование?
Я кончил. Опять закрываю глаза. Вот опять – сырая осенняя ночь, и книга, и лампа с зеленым абажуром.
И лежат передо мною все пути, что раскинула жизнь, и идет по этим путям младший унтер-офицер Иванов, и видит меня, и говорит:
– Я тебя знаю!
Морозные дни
Зима затянулась на март. Несмотря на длинные, по-весеннему, дни, скрипел снег, инеем пушились деревья. В теплый кабинет управдела одного из необычайно звучащих учреждений товарища Лисицина вошел замзав и, пропустив вперед что-то белое, хрустящее и легкое, сказал:
– Вот ваша новая машинистка.
Управдел прикоснулся к мерзлой руке барышни.
– Очень рад.
От нее пахло январским воздухом и тонкими морозными духами.
– Как вас… Ваше имя?
– Марья Ивановна, – ответила барышня, опуская глаза. И, подняв глаза, добавила:
– Но вы можете называть меня Марусей.
Товарищ Лисицин заметил, что у нее голубые, словно подернутые легким инеем, фарфоровые глаза и раскрасневшиеся под морозом щеки.
– Виноват. Так не полагается.
От барышни пахнуло холодом. Остро заныли зубы.
– Как вам угодно, – ответила она, опустив глаза. И опять потянуло холодом, и зубы заныли еще сильнее.
Товарищ Лисицин взялся за работу, но час от часу становилось все холоднее и холоднее. Пальцы закоченели.
– Вы не озябли? – спросил он.
– Благодарю вас. Мне тепло, – ответила барышня.
«Срочно… Просьба немедленно рассмотреть…» – писал управдел, но пальцы отказывались работать. Они покраснели и не разгибались. Он подошел к печке, согрел пальцы, но по спине время от времени пробегал легкий озноб.
– Не простудился ли?
Лисицин вышел в коридор. Там было тепло по-прежнему. В кабинете же стало еще холоднее. Дуло от окна.
Замзав зашел за докладом.
– Да, у вас холодно, – удивился он и позвал швейцара.
– Степан. Надо замазать окно. Почему это до сих пор не сделано?
– Кажись, всю зиму тепло было.
Степан деловито прощупал замазку.
– Ума не приложу.
– Позовите стекольщика, – распорядился замзав.
Товарищу – Лисицину становилось все холоднее и холоднее.
Сославшись на нездоровье, он ушел двумя часами раньше. Барышня осталась в его кабинете.
Через полчаса в кабинет заглянул замзав и сказал барышне:
– Вы не озябли? Пройдите ко мне.
А в четыре часа, уходя, говорил Степану:
– Послушайте, что у вас с окном? Отчаянно дует.
Степан, подавая шубу:
– Не извольте беспокоиться.
Машинистка в белой шапочке и легком летнем пальто вышла вместе с замзавом.
– Как вы легко одеты, – удивился он.
– Благодарю вас. Мне тепло.
Лисицин ходил по кабинету и не мог успокоиться. Окна наново замазаны, но дует по-прежнему, а пожалуй – еще сильнее. Ему казалось, что дует из того угла, где сидит новая машинистка.
– Это от нее такой мороз. Надо отослать ее куда-нибудь.
– Марья Ивановна, вы будете работать в общей канцелярии.
Марья Ивановна быстро собрала работу и перешла в соседнюю комнату. Стало немного теплее, но вместе с тем Лисицин почувствовал легкую утрату и пустоту.
Барышню посадили к окну. Она быстро стучала клавишами машинки, изредка поднимая глаза и оглядывая комнату.
В комнате были: седенький старичок с красным носом, непринужденный молодой человек в галифе и две барышни – входящая и исходящая.