Вспоминать эту полосу жизни теперь мне всего более неприятно. Золотая молодежь пролетарского общества, беспечная, самовлюбленная, порочная, ничем не отличалась от молодежи буржуазно-дворянской. Ночные кутежи, цыгане, женщины, издевательства над цыганами и женщинами – и притом полная уверенность в своей правоте, полное отсутствие хотя бы проблеска сознания, что так жить нельзя.
И я жил так, я во всем этом участвовал.
А что мне оставалось делать? Работы никакой, жизненные блага сваливались мне на голову неизвестно откуда и неизвестно за что, общественная работа больше не нужна, бороться не с кем, в клубах – скучные проповеди днем и ежедневная живая газета вечером, газета, наполненная всегда одним и тем же материалом. Книги – но я уже говорил, что это были за книги! Но я все-таки не мог удержаться от того, чтобы, проходя мимо магазина, не захватить с собой какую-либо новинку. И что же? Эта новинка оказывалась читаной-перечитаной. Стихи, рассказы, романы, повести – все было наполнено доказательством одной несложной мысли, что мы живем в самом хорошем государстве, что мы счастливы, что все хорошо. Тенденциозность насквозь пропитывала каждую вещь, и после прочтения десятка книжек мне стало тошно смотреть даже на обложки – чрезвычайно красивые обложки, сделанные лучшими художниками.
Когда я сказал Витману, что не могу читать современных книг, он с обычным для него цинизмом ответил:
– Только круглые идиоты читают теперь книги. Порядочные люди любуются обложками.
И у него самого в кабинете была полка, заставленная неразрезанными книгами в самых лучших обложках.
Театр.
Мои товарищи смотрели только балет. Я не любил и не понимал балета, я мало любил оперу, а на драму, опять-таки, можно было только взглянуть.
Как ни пытались авторы и режиссеры разнообразить свои сюжеты и постановки – брали темы из индийской, китайской, египетской жизни, и из жизни каменного века, но все пьесы и все постановки были похожи одна на другую: буржуи египетские, с папирусами и зонтами, буржуи китайские, буржуи каменного века – голые с каменными топорами – притесняли рабочих, которые восставали и в последнем акте пели «Интернационал». Целые вечера посвятить выслушиванию подобных пьес – это значило обречь себя на неслыханную пытку. Единственно, что было интересно в драме, – декорация, но и ее пестрота очень скоро надоедала.
Что же оставалось делать мне, привыкшему к неустанной работе, рассчитывавшему часы и минуты каждого дня своей жизни?
Пьянство, кутежи, цыгане, женщины…
Надо было произойти чему-то исключительному, чтобы я снова мог встать на правильный путь. И это исключительное событие не замедлило произойти.
Толчком послужило обычное в этом обществе явление. Однажды после сытного ужина в квартире номер девять, я не сел играть в карты, а остался с мамашей и ее дочерьми. После ничего не значащего разговора мамаша пожелала вести беседу о моей особе.
– Вам, вероятно, скучно одному? – спросила она.
Я сознался, что не знаю, куда употребить излишек свободного времени.
– О, все дело в том, что вы одиноки, – ответила она. – И вы ведете неправильную жизнь, я должна это сказать вам, как молодому человеку.
– Я старше вас, – напомнил я ей, – по паспорту мне шестьдесят шесть лет.
– Что вы говорите! Вы еще молоды, вам нельзя дать больше тридцати. Вам нужно подумать о том, чтобы найти себе женщину…
Я смутился.
– Полноте, – сказала она, – мы судим об этих вещах очень просто. Вам необходимо удовлетворять половую потребность, а у меня есть дочь, которая нуждается в том же.
Я взглянул на одну из ее дочерей, но та нисколько не смутилась.
– Ах, я и забыла, что вы полны буржуазных предрассудков, – сказала дама, заметив мое смущение, – вы думаете о любви, вы хотите романтики, но ведь все это отрыжка чуждой нашему классу идеологии. Мы смотрим на дело проще и хотим поделиться с вами тем, что имеем в избытке.
Она опять показала на дочерей.
– Хорошо, я подумаю, – ответил я, краснея как вареный рак. Я почувствовал, что готов провалиться от стыда – не за себя, нет, но за эту женщину и за ее дочерей.
Дама просто приняла мой ответ и тотчас же перешла на пустяки.
Что же? Согласиться на бесцеремонное предложение? Если стоять на точке зрения существующего порядка – да. Но я не согласился.
За картами – я имел достаточно такта, чтобы не уйти тотчас же – я спросил своего партнера: