— Ну и жара, — пожаловался Вейлинг, крутя ручкой встроенного в комбинезон кондиционера. — Подохнуть можно.
— Можно, — согласился я. — Так ты идешь?
— Если я вам мешаю, то почему бы вам самим не отойти куда-нибудь.
— Во-первых нас больше, во-вторых мы старше, в-третьих — лучше вооружены. Еще аргументы нужны? — у меня вышел какой-то слоган бойскаутов.
Вейлинг со вздохом встал.
— Только ради вас, господа, — сказал он не мне. Регулируя на ходу кондиционер, он побрел к ближайшим зарослям шиповатого бамбука.
— Не слишком ли жестко вы с ним… — нахмурился Цанс. — Еще заблудится.
— Не заблудится. По-моему, господин писатель хотел у вас что-то спросить.
— Вы как ведущий в ток-шоу, — усмехнулся Брубер. — Слушая моролинга — назовем его так — я вспомнил ужин, которым вы накормили меня после семинара в Фаонском университете.
— Чего вы ждали от университетской столовой! — буркнул Цанс.
— Я оговорился — не ужин, а беседу за ужином. Там были академик Чигур, вы, профессор, и еще этот доцент… Сёмин. Вы спорили, можно ли доверять исследованиям Спенсера. Семин настаивал, чтобы вы прокомментировали наблюдения Спенсера за моролигами, точнее — за индейцами-кивара — как их назвали в те времена. Как я помню, Семин привел три его интересных наблюдения: отсутствие у кивара культа предков, таинственный ритуал ворчу и имена, произносимые в обратном порядке или не произносимые вовсе…
— Да-да, я тоже помню, — кивнул Цанс. — Семин хотел унизить меня в ваших глазах. Спенсер не только сделал наблюдения, но дал им объяснение. Его объяснение Семину отлично известно, он считает его смехотворным. А я с этим объяснением согласен.
— В чем же оно состоит?
— Спенсер полагал, что моролинги верят, что души их предков обитают в мире, где время течет в обратную сторону. Ритуал под названием «ворча» — это ни что иное, как встреча с собственной душой, которая способна давать советы своему бывшему, но еще живому, носителю. Поэтому соплеменники в повседневном общении не пользуются настоящими именами. Имя моролингу нужно для общения с душой, то есть для ритуала ворчу. Обращаясь к своей душе, он произносит имя шиворот-навыворот для того, чтобы в мире духов имя прозвучало правильно. Я не знаю, что видят во сне моролинги. Возможно, самих себя, но старше, или своих потомков. Но ясно одно: когда есть возможность посоветоваться с собственной душой, которой известно будущее, нет никакой необходимости общаться с предками — они мало что знают.
— Что же тут смешного?
— Мне возражали, что первобытные племена даже обычное течение времени плохо себе представляют, не говоря уж об обратном. Ведь это чистая абстракция — время, текущее вспять. Кивара-муравьедов трудно заподозрить в избытке абстрактного мышления. У них нет слова, ознчивающего то, что мы называем «время».
— Веское возражение…
— Пускай… Но давайте вспомним один пассаж у Дюркгейма — пассаж, растиражированный впоследствии Леви-Стросом. Индеец из племени Дакота формулирует метафизику, совпадающую с метафизикой философа Бергсона с точностью до терминологии. Вряд ли индеец читал Бергсона, и тем более — согласился с его метафизикой… Вот вам и веское возражение! Со времен Бергсона и Спенсера вселенная с противоположной стрелой времени перестала быть умозрительной абстракцией, она существует, поскольку существуют темпороны. А у моролингов — небо эмпирея имеет противоположную стрелу времени.
— Да, — оживился Брубер, — но если пойти еще дальше: почему бы не предположить, что моролинги перехватывают темпороны, что они воспринимают эти частицы, как мы с вами воспринимаем видимый свет. Иными словами, моролинги видят будущее. Такое предположение противоречит современной физике?
— Будущего нет, — отрезал Цанс. — Будущее — это фикция. Когда мне говорят, что кто-то видит будущее, я советую сходить к офтальмологу.
— Почему не к психиатру? — спросил я.
— Потому что я говорю это не в издевку. Я даю дельный совет. Будущее включает в себя все возможности развития настоящего, поэтому из настоящего оно смотрится размазанным, как при близорукости или как сквозь мутное стекло, выражаясь библейским языком.
Несмотря на эту отповедь, Брубера понесло в философию:
— Имея дар предвидения, кивара шелеста листвы остались первобытным племенем. В сущности, они не получили никаких преимуществ по сравнению с остальными народами.
— Нас, остальные народы, манит неизвестность, — нравоучительно ответил Цанс. — Фатализм, даже обоснованный, в конечном итоге бесплоден…
Вернулся Вейлинг с охапкой веток. По земле он волочил какого-то зверя, держа его за хвост.
— Вот, принес на ужин, — он швырнул ящерообразного урода к нашим ногам. Урод вдруг ожил, вспрыгнул к Бруберу на колени и убежал. Второе за день нападение местных обитателей перепугало писателя до смерти.
Вейлинг свалил ветки возле кострища.
— Они не убегут? — осторожно спросил Цанс.
Я занялся костром.
28
Дуг прилетел чрез сорок пять минут. Каждый получил по влажному полотенцу, дабы вытереть комбинезоны перед тем, как влезть в салон, который Дуг «только недавно вымыл».
Мы кое-как втиснулись в четырехместный флаер.
— Рунд на базе? — спросил я.
— На базе. Полковник сказал, что сообщит нам, если он вылетит. Как тебя угораздило так навернуться?
Отвечать я не стал, Дуг не настаивал.
Всю дорогу мы молчали. Только Вейлинг несколько раз пытался полунамеками рассказать, как плохо актеры справились с ролью моролингов. Цанса он замучил вопросом, у кого южноамериканские индейцы переняли обычай курить трубку мира — у («хи-хи») индейцев-апачи или у («гы-гы») ирокезов.
Виттенгер звонил два раза, интересовался, все ли у нас в порядке.
Наконец флаер коснулся посадочной площадки «Ламонтанья», я тайком вытер со лба холодный пот. Неужели пронесло, недоумевал я.
Перед дверью в номер, отведенный для Бенедикта, толпилось несколько человек. Среди них были Рунд и охранники. Катя пробежала мимо, я заметил на ее глазах слезы.
Из номера Бенедикта вышел Виттенгер и еще один человек, которого я видел впервые.