— Возвращайся в школу и немного поспи. Ты понадобишься завтра, в кладовых.
— Ты уверен?
— Да… спасибо за помощь, Эрни. Ты очень помог. Присмотри за Пипом, ладно?
— Конечно, — горестно ответил Эрни.
— И скажи Стивену… — Джон помедлил. — Скажи ему, что я не знаю, когда вернусь, и пусть будет осторожен.
— Я передам. Там в ординаторской чай и хлеб, если хочешь перекусить.
— Да, я сейчас пойду туда, только руки помою, — вздохнул Джон. — Ты бы тоже поел, возьми там что-нибудь, если хочешь. Давай. До встречи.
Джон вымыл руки настолько тщательно, насколько смог, хлебнул немного остывшего чая и пошел взглянуть, как там Майк. Запах наверху был ужасен, пахло кровью и гарью, и Джон направился в самую большую палату, где стояло много кроватей. Человек, над которым склонился Майк, был высоким и худощавым – что немного напоминало Шерлока – и желудок Джона сжался при виде многочисленным ожогов, которыми было покрыто тело мужчины, так, что его невозможно было разглядеть.
Он увидел карточку, на которой изящным почерком Шерлока было написано: “ДЖОРДЖ БЕЙКЕР, жена МАРИЯ, Коблер-Лейн” и понял, что Шерлок, должно быть, узнавал эти сведения у товарищей, с которыми несчастный работал. Пострадавший стонал, непрерывно, мучительно, и Джон стиснул зубы при этом звуке.
— У нас больше нет морфина, — сказал Майк хмуро. — Старшая сестра уже отправила прошение к попечителям, но сейчас приходится обходиться ланданумом*, для тех, кто может пить. Сестра думает, что в кабинете доктора Вудкорта еще есть морфий для особых случаев, и она посчитала, что это как раз такой, поэтому пошла за ним.
Джон подошел к следующей койке, на которой лежала более хрупкая фигурка, также сильно обгоревшая, и слышался слабый шепот. Звук его показался Джону смутно знакомым, но ему потребовалось еще мгновение, чтобы понять, что этим мальчиком был Скрэп. Он узнал эти звуки молитв, он слышал их несколько раз в больнице.
— Скрэп? — спросил он нежно. — Ты католик?
Мальчик не перестал бормотать, но открыл глаза и кивнул. Джон взял ткань и осторожно намочил обугленный рукав на его обожженной руке. — Тебе позвать священника?
Глаза Скрэпа мучительно забегали, когда Джон стал мочить его рукав, и он простонал:
— Нет, не надо. Пожалуйста, не надо!
— Скрэп, но я должен, — начал было Джон, но мальчик заплакал:
— Пожалуйста. Это больно. И, пожалуйста, не ходи за священником.
— Почему?
— Потому тогда мне нужно будет исповедоваться, и сказать, что я хочу умереть. И тогда он не отпустит меня на небеса.
— Ты ведь не хочешь этого на самом деле, — прошептал Джон.
Скрэп снова закрыл глаза, и одна слезинка скатилась по его щеке, что была сплошь покрыта пузырями. — Мне так больно. Я больше не хочу быть здесь. Я хочу к брату … и к маме.
Джон опустил ткань. Он посмотрел на Скрэпа, на его обгоревшие скрюченные руки. Даже если он переживет ожоги, что было маловероятно, неизбежная инфекция сделает его инвалидом, и тогда ему придется побираться и голодать. Он посмотрел на его лицо, искаженное болью, и подумал о его жизни в Бартсе: фабрика, мистер Гамфилд, жидкий суп. Он положил свою руку на то, что осталось от волос Скрэпа, и сказал:
— Мы дадим тебе кое-что, чтобы тебе не было больно. Потерпи еще немножко.
В этот момент он услышал звук быстрых шагов, и в палату вошла сестра. На лице ее была смесь вины и удовлетворения, а в руках она сжимала несколько бутылочек. Она протянула одну Майку, а другую Джону:
— Это действительно последнее, что у нас есть, так что будьте экономны.
Джон рассеяно поблагодарил ее и наполнил шприц, думая, остались ли на руках Скрэпа неповрежденные вены. Он потянулся к жгуту и в этот момент понял, что заполнил шприц до предела, как будто собирался использовать его для взрослого мужчины. Боже мой, подумал он. Это слишком много для Скрэпа, это….
Джон замер и посмотрел на шприц. В его памяти всплыли слова доктора Вудкорта:
— Я никому не дам смертельной дозы. Я не могу причинять вред.
Но Джон еще не давал клятвы. И что в такой ситуации было бы большим вредом?
Скрэп слабо захныкал, когда Джон поднял его руку, чтобы зафиксировать жгут, но никак не отреагировал на укол и боль от инъекции. Джон снял жгут и снова положил руку на голову мальчику.
— Скрэп, — прошептал он. — Я не знаю, какие молитвы ты читаешь, но я знаю одну – Отче наш. Ты знаешь ее? Католики тоже читают такую молитву, ведь так? Давай прочтем ее вместе?
Следующие несколько дней прошли как в тумане. Иногда Джон ощущал, что время растягивалось как резина, часы изнурительного труда: купание, перевязка, попытки напоить пациентов, а иногда он едва успевал моргнуть, и, казалось, что утро сразу же сменялось ночью. Когда его руки начинали дрожать, он бежал в ординаторскую, чтобы быстро чего-нибудь перекусить, запивая бесконечными чашками чая, или ненадолго присаживаясь, чтобы сделать записи. Когда он уставал так, что уже не мог видеть, он забирался наверх, в комнаты санитаров, и валился на первую же свободную кровать, не смотря на то, который сейчас час, пока кто-то не тряс его за плечо, чтобы он освободил ее.
Он узнал позже, что прошла неделя, когда однажды доктор Вудкорт увидел, как он пишет на карточке, и мягко вынул ее из его рук.
— Джон, — сказал он. — Иди домой.
Джон, нахмурившись, посмотрел на него. На мгновение он подумал, что доктор Вудкорт хочет, чтобы он отправился в Шерринфорд-холл, и ощутил смутное ликование: может быть, Шерлок придумал какой-то чудесный план, пока Джон был в больнице?
— Возвращайся в школу, — терпеливо сказал доктор Вудкорт. — Поспи ночь в своей кровати. Причем, выспись и нормально позавтракай, а затем возвращайся. Хорошо?
— Но Майк и Молли…
— Они уже ушли. И ты иди.
Джон устало кивнул и пошел обратно в школу. Он не знал, сколько сейчас времени, но когда, спотыкаясь, вышел во двор, то подумал, что уже, должно быть, вечер; воздух стал мягче, и солнце уже почти опустилось за фабрику. Он увидел тонкую прямую фигурку, сидящую на ступеньках у кухонной двери Бартса. Когда он приблизился, то с усталым удивлением понял, что это Шерлок, который сидел неподвижно и смотрел, как Джон, спотыкаясь, бредет через двор. Его глаза были такого же сумеречно-серого цвета, как и небо, подумал Джон. Краем сознания он понимал, что рад видеть Шерлока, но, казалось, всё это принадлежало какой-то другой жизни или другому миру, далекому от полного страданий и крови места, которое было реальностью Джона последние дни.
Он подошел и остановился перед Шерлоком, который поднял голову и посмотрел на него; между его бровей залегла морщинка.
— Что ты делаешь здесь?
— Я увидел, что Майк вернулся к обеду, — ответил Шерлок. — Он сказал, что ты идешь. — Он поднял сложенные вместе руки, на которых лежал кусочек хлеба. — Я подумал, что ты будешь голоден, и сохранил это для тебя.
— Спасибо, — сказал Джон.
Он сел рядом с ним и начал медленно есть хлеб, кусочек за кусочком. Он даже не знал уже, голоден он или нет. В ушах у него что-то тихо звенело, что-то похожее на стоны Джорджа Бейкера. Джон съел хлеб и посмотрел на свои руки, они были грязными, а под ногтями оставались следы запекшейся крови. В голове не было ни единой мысли.
— Пойдем, — тихо сказал Шерлок. — Они пошли спать. — Он помог Джону подняться на ноги. Джон последовал за ним, всё еще чувствуя себя безучастным и слишком усталым, чтобы как-то реагировать. Они зашли в умывальную, и Шерлок без слов взял мыло и стал оттирать руки Джона.
В спальной комнате некоторые мальчики хотели поздороваться с Джоном, но Шерлок так же без слов пристально посмотрел на них, и они отошли. Джон с чувством благодарности забрался в кровать. Он был так истощен сейчас, что был очень рад знакомому запаху их расшатанной узкой койки. Шерлок уложил его на бок и обнял, обвив руки вокруг его груди, а щекой прижавшись к его волосам.