Джон скинул обувь и лег, всё еще пытаясь протестовать, но уснул, едва голова коснулась подушки.
Когда он проснулся, вместо доктора Вудкорта возле Шерлока была одна из сестер, и пыталась уговорить больного съесть немного каши. Шерлок морщился и отворачивался.
— Джо-он, — смущенно пробормотал он.
— Я здесь, — сказал Джон, садясь на постели; наклонился и взял Шерлока за руку. — Я здесь, Шерлок. Я не оставлю тебя. Съешь немного каши? — Рука Шерлока обжигала, а дышал тот с трудом. Он действительно был очень болен.
— Чаю.
— Я сейчас принесу. Пять минут, — он бросился в умывальную, чтобы быстро умыться холодной водой, а потом принес Шерлоку чашку горячего сладкого чая. Сестра была счастлива уступить ему место. — А вот и я. Немного чаю, а затем лекарство, идет?
С каждым часом состояние Шерлока ухудшалось. Джон все время был рядом, поил его — чаем, или даже ненавистным бульоном, — когда Шерлока настолько ослаб, что уже не сопротивлялся; обтирал его холодными тряпками, втирал мазь в его руки и ноги. Большую часть времени тот лежал неподвижно, закрыв глаза. Он сжимал руку Джона и боролся за каждый вздох, но когда лихорадка к ночи усилилась, потерял сознание, и снова стал бредить. Худшими моментами для Джона стали те, когда Шерлок думал, что всё еще заключен в холодном подвале. Видеть, как тот, свернувшись, говорит, что кругом темнота, и зовет в отчаянии Джона, — хотя тот сидел рядом с ним, — было жутко.
Он отставил чашку и тряпки, и просто обхватил костистые плечи Шерлока, шепча ему на ухо их песню, пока Шерлок снова не проваливался в тяжелое, беспокойное забытье.
Однажды поздним вечером, когда тот немного успокоился в его руках, Джон услышал за спиной чьи-то легкие шаги и, обернувшись, увидел Молли.
— Доктор Вудкорт сказал, тебе, может быть, нужна помощь, — застенчиво сказала она, теребя край передника. — Он сказал, ты не спал уже долгое время, так что я, наверно, останусь на ночь. Это же твоя койка рядом? Я разбужу тебя в ту же секунду, если он позовет тебя.
— О-о, спасибо, — сказал Джон с благодарностью. — Только он не в себе немного, так что, если скажет что-нибудь странное…
— Доктор Вудкорт уже предупредил меня, — ответила Молли, слегка улыбнувшись. — Не беспокойся. Что бы Стивен ни думал об этом, он едва ли скажет что-нибудь, чего я бы не слышала раньше.
Джон весьма сомневался в этом, но он, и правда, вымотался и, в любом случае, Молли можно было довериться — та всегда странным образом симпатизировала Шерлоку. Он повалился на койку, даже не разувшись.
Звук беспокойного голоса Шерлока разбудил его несколько часов спустя. Некоторое время он лежал на постели, не в силах открыть глаза, и слушал, как Молли что-то тихо и успокаивающе говорит. Шерлок снова что-то пробормотал, но так слабо, что Джон не мог разобрать. Приоткрыв глаза, он увидел, как Молли осторожно поила больного водой. Уотсон подумал, что надо бы обязательно встать — на тот случай, если Шерлоку что-то понадобится, но глаза его на секунду закрылись… И он снова заснул.
Когда Джон проснулся в следующий раз, Шерлок уже беспокойно спал, в окружении недавно взбитых подушек.
— Всё в порядке? — спросил Джон у Молли.
— Да, пока всё без изменений. Он немного бредил, что-то об устрицах, но всё это, в основном, по-французски, а я плохо понимаю его. — Она запнулась. — Я думаю, он звал свою мать.
— Его мать была француженкой, — ответил рассеянно Джон. Он откинул уголок одеяла, чтобы пощупать пульс Шерлока и осмотреть его повязки.
— Я сменила их, — сказала Молли. — И, по-моему, всё начало подживать, не правда ли?
Джон кивнул. Да, действительно, стало лучше. Намного. Это было горькой иронией — та ужасная сыпь, от которой страдал его друг, и которая косвенно стала причиной несчастья, — после мази и чистых сухих повязок почти исцелилась. Если бы то же самое можно было сказать и о легких…
Шерлок спал весь день. Джон удвоил усилия, прося, умоляя и приказывая ему выпить немного чая, говорил, что напиток сладкий как мед, но ресницы Шерлока лишь трепетали. В итоге Джон стал погружать свои пальцы в чашу с водой и подносить их ко рту больного, чтобы капли воды упали на воспаленные губы.
Шерлок даже перестал дрожать, поэтому Джон снял одеяла и принялся обтирать его влажной прохладной губкой — лихорадка словно сжигала его живьем. Шерлок был сейчас кожа и кости, весь горел, и Джон чувствовал, как трепещет отчаянно сердце друга под хрупкими ребрами. Он снова укрыл его одеялами, по капле давал ему сладкий холодный чай.
Когда день угас, и в комнате зажгли лампы, Джон с бесконечной и острой печалью осознал, что сделал уже всё, что мог. Он отставил чашку и таз и дал Шерлоку единственное, что еще оставалось: теплое ощущение своего присутствия. Он держал его за руку и говорил с ним, даже пел ему, сбиваясь на тихий шепот, как если бы уговаривал заболевшего чистокровного скакуна:
— Ну вот, мой хороший, красивый, любимый мой мальчик. Вот так, молодец…
Доктор Вудкорт тихо вошел в палату и остановился возле постели Шерлока; наклонился, чтобы послушать грудь и проверить пульс пациента. А когда распрямился, то мягко положил свою руку на руку Джона — там, где та держала тонкие пальцы Шерлока. Он ничего не сказал — в этом не было необходимости.
— Сэр, — смог вымолвить Джон, ненавидя, как задрожал его голос, — могу я попросить вас об одолжении?
— Разумеется, Джон. Всё, что смогу.
— Когда он становится беспокойным, я говорю с ним, и он успокаивается. Я… не знаю… где он в такие минуты… Но я знаю несколько слов по-французски, и когда я произношу их, ему, кажется, становится легче… Я хотел бы… Не могли бы вы подсказать мне… что-нибудь… по-немецки?.. Всего несколько слов, чтобы я мог сказать их ему…
Рука доктора Вудкорта быстро сжала запястье Джона.
—Liebling (нем. любимый), — сказал он. — Или Geliebter(нем. возлюбленный). Они означают то же самое, что «любимый» или «возлюбленный».
— Liebling. Geliebter, — попытался повторить слова Джон. — У них посередине похожий звук.
— Liebe. Любовь.
Это слово что-то задело в памяти Джона, что-то, что он слышал и раньше. Правой рукой он бессознательно коснулся груди. — Geliebter, — прошептал он.
— Хочешь, я останусь с тобой?
— Нет, спасибо, сэр. Я знаю… что тут есть еще пациенты, вы им будете нужны утром. Я справлюсь.
Доктор Вудкорт снова сжал его руку.
— Я вернусь через несколько часов, — пообещал он.
Джон знал, что он имеет в виду предрассветное время — те часы, наиболее темные, когда — он уже знал по опыту, — душа легче всего отлетает.
— Спасибо, сэр.
Доктор Вудкорт ушел, и Джон вынул письмо, что всегда носил с собой на груди. Уже целых два года. Бумага истерлась и почти порвалась на сгибах, когда он развернул ее. В любом случае, он помнил каждое слово, знал их все наизусть — кроме той, последней строки, которую он и хотел увидеть. Он нашел это место в письме и прочел: mein liebster Freund, mein Geliebter.
— Мой возлюбленный, — прошептал он.
Все эти годы Шерлок знал. Джон взял тонкую пылавшую жаром руку, и прижал ее к своему лицу.
— Mein Geliebter, любовь моя, мой возлюбленный.
Он разглядывал лицо Шерлока, пытаясь запомнить каждую его черточку: острые линии скул и чувственный, мягкий изгиб нижней губы.
Часы пробили два.
Шерлок вздрогнул, и пальцы его шевельнулись в ладони Джона; тот на миг буквально заледенел, опасаясь самого худшего, но Шерлок открыл глаза.
— Джон?
— Я здесь, — прошептал тот. — Я с тобой, любимый.
Юный лорд опустил ресницы, с трудом делая вздох. Затем снова открыл глаза, взглянув прямо на Джона, что казалось неимоверным усилием для его ослабевшего тела.
— Прости меня, — наконец, прошептал он. — Мне так жаль, Джон… я…
— Нет, — прервал его тот. — Нет. Перестань. Прекрати сейчас же. Не прощайся и не извиняйся — ты не умираешь. И не оставляешь меня. В любом случае, тебе не о чем сожалеть.