Его первым вспоминанием было обеспокоенное лицо Молли.
— О, Джон, что с тобой? Что случилось?
— Стивен, — тихо ответил Майк, усадив Джона на стул в ординаторской.
— Его поймали когда он… Ну да, его поймали прошлой ночью, и директор велел ему следовать за собой в кабинет, где его накажут. Думаю, он не мог вынести мысли о том, чтобы снова оказаться в холодном подвале, и поэтому выпрыгнул в окно.
— Ох, — рот Молли открылся от удивления. — Он.?
Майк покачал головой.
— Он прыгнул в реку. Вышли люди с фонарями, но не нашли даже следа его тела.
Глаза Молли стали еще больше, словно она не могла поверить в то, что слышит. — Я приведу доктора Вудкорта, — прошептала она.
Доктор был очень добр к Джону, он даже предложил ему свои комнаты, если тот хотел побыть в одиночестве, но парень покачал головой. — Мне нужно что-то делать, — сказал он безжизненным тусклым голосом, который и сам-то едва узнавал. — Мне нужно быть кому-то полезным.
Весь первый день, и второй, и даже часть третьего он всё еще ждал чего-то. Звук любых шагов в коридоре заставлял его замереть, а сердце — сжаться в отчаянной безумной надежде, что сейчас придет кто-то и скажет: Мы там нашли юношу. Он высокий, светлоглазый и темноволосый, у него кудрявые волосы, он был бледным и мокрым. Он почти утонул и ударился головой, и поэтому ничего не помнит, кто он. Мы нашли его на реке, но когда у него началась лихорадка, он начал звать вас. Он похож на вашего кузена.
Но никто не приходил.
Было почти облегчением забираться по вечерам на свою пустую кровать, позволяя горю в такие минуты поглотить его целиком. Обычно, когда он был один, то всегда спал на спине, теперь же он обнаруживал, что лежит на боку, свернувшись в клубок, словно бы пытаясь обнять пустоту. В паху было спокойно, ни следа былого возбуждения, словно жизнь ушла из Джона, оставив его вялым и безразличным, ненавидящем себя за те желания, что привели к трагедии.
На третью ночь, когда он лежал без сна, в темноте спальной комнаты, Джон внезапно понял, что в ужасной боли его потери не осталось больше ни капли надежды. Шерлок не вернется. Он зарылся лицом в подушку и беззвучно завыл, как воют животные, охваченные отчаянием и непереносимой болью, обдирая приглушенными звуками горло. Остальные мальчики молчали, притворяясь, что они не слышат его, и Джон был благодарен им за эту маленькую милость.
Четвертый день. Он продирался сквозь него, испытывая странную, как будто не имеющую к нему отношения радость, что работает в больнице, где никто не знает о его боли, и никто не следит за ним печальными глазами, как делали Эрни и Пип. В конце дня он улегся на койку, вновь уставился в темноту и заставил себя подумать о будущем. Он мог уйти отсюда, просто выйти однажды из больницы и не вернуться, или даже попросить доктора Вудкорта о помощи, в которой, он был уверен, тот ему не откажет. Он мог отправиться дальше на север, повидаться с семьей и найти где-нибудь работу грума. Теперь, когда Шерлока в его жизни не стало, это то, что он, несомненно, должен был предпринять. Эта мысль наполнила его раздирающей душу чудовищной пустотой. Он видел свою жизнь, все эти годы, в одиночестве. Вероятно, в ней еще оставались бы хорошие дни: работа с лошадьми, подрастающие дети его сестры и радость от того, что Джон может позаботиться об их безопасности. Или он мог остаться в больнице после своего дня рождения, и он знал, что Майк втайне на это надеется. Пустота никуда бы не делась, и маловероятно, что он когда-либо смог бы стать доктором. Высококвалифицированный санитар — это лучшее, на что он мог рассчитывать. Но всё же, это было бы интересно, в этом был бы вызов и радость служения людям.
Или …
Джон понятия не имел, что было в последнем письме Ирэн. Эту тайну Шерлок унес в могилу. И Джон не знал, где сейчас их отчаянная молодая подруга, приехала ли она в Бластбурн или осталась еще в Эдинбурге. Если верно последнее, тогда, вероятно, та могла бы снова прислать письмо или даже прийти в больницу, чтоб узнать, почему Шерлок ей не ответил. Или, если бы никто не пришел, Джон мог бы сам написать в Эдинбург. У него, разумеется, не было ни малейших иллюзий, что он сможет осуществить план Шерлока в одиночку, в этот план он не очень-то верил и раньше, когда Шерлок был жив. Но идея выполнить волю друга обладала для Джона огромной притягательной силой. И, конечно, уничтожение Мориарти было бы для Англии куда большей услугой, чем вся жизнь, проведенная здесь, в больнице. Джон много думал об этом, придя к выводу, что, возможно, ему и не нужно быть таким умным, как Шерлок. Он неплохо стрелял, и если погибнет при выполнении миссии, что ж, сожалеть ему будет не о чем. Джон закрыл глаза, чувствуя, что принял решение, и душа его обрела некий странный, холодноватый покой.
Если Ирэн возвратится, он уедет с ней.
Следующий день был холодным, с низкими серыми облаками, и, казалось, вот-вот пойдет снег. Джон впервые за все эти дни смог немного поспать и чувствовал себя лучше, ненамного, но всё же. Он проверил своих пациентов и решил пойти на обход вместе с Майком и Молли. Девушка, когда он вошел в ординаторскую, тут же вскинула него большие, встревоженные глаза, и Джон быстро отвернулся к окну.
— Что это на реке? Много лодок, — сказал он.
Майк и Молли сразу же посмотрели в окно, как будто сегодня впервые увидели реку.
— Это для вечернего праздника, — ответила Молли. — Его устраивают на реке, наряжаются в смешные костюмы, пьют вино и слушают музыкантов.
— Это местная традиция Бластбурна — для Двенадцатой ночи, — пояснил ему Майк. — Ты разве не слышал, как они шумели в прошлом году? Гремит музыка, все поют.
— Я даже увидела, как они танцуют, — сказала Молли задумчиво. — На баржах. Это так мило.
Джон перестал прислушиваться к звукам с реки. Как он мог забыть? Это была Двенадцатая ночь — шестое января, праздник Богоявления и день рождения Шерлока.
— Мне нужно… я забыл кое-то проверить, — пробормотал он и просто сбежал, пройдя через зал к коридору и дальше на лестницу — когда-то их лестницу.
День рождения Шерлока. Ему было бы сегодня семнадцать, но теперь уже никогда не будет. И всю жизнь, что ему остается, Джон обречен с этим жить, день за днем, — становиться старше и двигаться всё дальше от Шерлока, который навечно останется шестнадцатилетним, прекрасным и юным.
И навсегда для него потерянным.
Джон уперся лбом в стену и попытался дышать — сквозь нахлынувшую волну острой боли, не зная, может ли помочь мысль о том, что на следующий год уже будет не так тяжело… Или станет всё еще хуже.
Этим вечером, Джон, ко всему безразличный, поднимался по лестнице в спальню, когда Пип схватил его за руку.
— Мне нужно поговорить с тобой, — прошипел он. — Ночью. В умывальной.
Джон моргнул.
— Хорошо.
— Мне нужно, чтобы ты принес Библию Севена. Ведь она всё еще у тебя, верно?
Теперь Джон уставился на него:
— Зачем?
Да, Библия Шерлока осталась с ним. Кто-то, вероятно Альфред, унес все остальные вещи утром после трагедии, но оставил черную книжечку на подушке у Джона. Тот не слишком-то дорожил Писанием, для него реликвией было письмо, что когда-то прислал ему Шерлок. Но зачем эта Библия Пипу?
— Я расскажу тебе позже. Просто принеси ее.
Джон спрятал Библию под рубашкой, когда вечером пробрался в дальний угол умывальной, где когда-то — сто лет назад — он видел, как Тэнк угрожает Шерлоку.
— Что случилось?
— Севен жив.
Джон моргнул. Всё вокруг стало мутным и закружилось, Пип подвел его к тазу и плеснул в лицо холодной водой.
— Эй, только не падай! Я, по правде сказать, сам едва не помер, когда узнал.
Джон впился в край таза, дыша глубоко, и головокружение отступило.
— Как? Откуда ты знаешь об этом?
— Потому что сейчас он — в подвалах. Прячется.