Александр Анфилов
Морозных степей дочь
Nulla
По дневнику Великого Героя Горицвета,
что был написан давным-давно, поврежден и частично восстановлен мною
Мышцы содрогнулись в беспокойном сне. Он очнулся, жадно втягивая прохладный лесной воздух. В груди от пробуждения забил набат.
«Значит… и это тоже не сработает», — обреченно подумал он, отметая очередной план.
— Опять кошмары? — спросила она, помешивая тусклые угли.
— Да… нет. Просто сон.
Он облизнул обветренные губы, потер лицо ладонями.
— Опять мы вторую неделю в дороге, — между прочим отметила она.
Звезды таяли в холодной, безлунной ночи. Девушка обернулась на восток, где за облетевшими, черными ветвями уже серел краешек неба. Она доложила в костер оставшийся хворост — тепла от него будет мало. Затем поднялась, кутаясь в одеяло, на выгоревшем теле которого сверкали белые раны ватной подбивки, и присела рядом.
— Нельзя бесконечно гнать себя. Поспи сегодня подольше, у нас хороший запас.
Он приподнялся, откинув свое одеяло, еще раз потер глаза, снося ломоту в задеревенелых мышцах. Спать совершенно не хотелось, но понимал, что надо.
«А может, не так уж и надо?»
Он поспешил отогнать эту тщедушную мысль. Телу же пообещал: «Скоро! Очень скоро отдохнешь».
Сухие ветви разгорались, освещая поляну, и в этом свете волосы девушки переливались теплой медью. «Глупая. И что она во мне видит?»
— Сама-то? — ответил он и зябко дернул плечами. — Когда последний раз нормально спала? Не нужно меня сторожить каждую ночь. Волки не унесут.
В далеком краю тихого осеннего леса, будто в насмешку, протянулся жалобный вой.
— Какая забота, поглядите на него. Можно подумать, я из-за волков переживаю, — улыбнулась она, опустив взгляд на кипу стрел, что лежали подле его спальника.
Она вдруг поднялась, скинула свое одеяло с плеч и широко взмахнула им, на секунду скрыв звезды на небе. Ватник приятно придавил его сверху, сберегая тепло.
— Зачем? — хмуро спросил он. — Ты, конечно, с севера, но ведь околеешь без одеяла, и вообще… Ну что ты делаешь?
Девушка распутала одеяла возле его ног и с ловкостью ласки скользнула сразу под оба, юрко прижавшись теплой спиной к его груди.
— Не уснешь, пока не согреешься. Надо поспать! — настояла она.
И как тут поспоришь? «Что ж, поспим. Совсем… чуть-чуть».
l
А дальше — in medias res про героя моей эпохи
Поздняя осень: полузимник месяц
Северо-Восточный край
Судья оторвался от бумаг, пошевелив округлыми плечами, скрытыми черной шерстяной мантией с норковым воротником, и поднял на обвиняемого взгляд ясных, очень живых для столь почтенного возраста глаз. На окно рядом с судейским столом присел ярко-коричневый воробей, сделал «скок-скок», тюкнул клювом по деревянному подоконнику и, бойко прошелестев острыми крыльями, улетел прочь. Рэй так и потянулся за ним взглядом.
Судья, переминаясь в сомнениях, качнул головой. Опять присмотрелся к листку в руках — содержание ему сильно не нравилось.
— Нет, не сходится, — хрипло выдохнул он.
— Запирается лиходей! Новое ли дело? — взялся пояснить помощник — белокурый парнишка в черной рясе и с листком руках, исписанным мелкой руницей. Он стоял подле судейского стола в явном нетерпении. Однако его мнение судью не шибко интересовало.
— Дай-ка слог, — не оборачиваясь, судья затребовал только что составленный помощником протокол допроса.
Губы обвиняемого дрогнули, он сглотнул тугой комок. Он стоял посреди этой крошечной судейской лачуги: так и не получивший обещанного шанса, чужой всем вокруг, в чём-то даже преданный: не то Амадеем, не то Светлобаем, не то самими высшими силами.
— А почему про Иоахима не записал? — недовольно осведомился судья, перечитав показания.
Помощник устало выдохнул:
— Право слово, неужто россказни всякого лиходея на глаголицу перекладывать? Да ладно бы по воску писали — стер и забыл. А велено-т по бумаге.
— И вообще многое упустил. Пишешь ты быстро, но говорили, у тебя и слух цепкий. Наврали мне? — судья обернулся, возведя хмурый взгляд, да помощник, кажется, не сильно смутился. — Такой слог мне не годится. Уясни. Придется допросить еще раз. Попутно уточним и несколько непонятных мест.
Помощник вздохнул еще громче, но словами перечить не посмел. Безо всякого желания он чиркнул коротким ножичком, починив перо, и возложил чистые листы на аналой.