— Наполовину я человек, наполовину дух. Коль Святобор мне взаправду дед, то духовная половина имеет божественную, сиречь правую природу. Я почему-то привыкла так считать. Но ты прав, я не знаю. Ежели не дед он мне, то может статься, что природа у меня не правая, а навная. Да что это меняет?
Рэй пожал плечами — и правда.
— Деревянной дубиной ты богинкам бы не навредил, — продолжала она, — а железом запросто. К тому же подружка отдала тебе клинок не из черного железа, а укладный.
Заметив непонимание на лице компаньона, она пояснила:
— Укладом здесь зовут особый закаленный металл, который героям известен как сталь. Меч-кладенец — слыхал? Собственно, так и называют любой клинок хорошей закалки.
— Я думал, нечисть серебряными мечами изводят, или освящёнными, или типа того.
— А такого даже в сказках нет! Серебро — негодный металл для оружия, это и дураку понятно.
Рэй стряхнул с рубахи комочки слизи, после чего вновь безнадежно завел руку за спину, расчесывая всё вокруг, да только не зудящую точку. Сольвейг озорно обогнала героя и устроилась на стволе поваленной сосны. Ударила ладонью по коленкам, велев прилечь поверх.
— Что задумала?
— Просто ложись. Рубаху только сними и… лучше выбрось ее подальше.
Рэй без сожалений скинул подшитую косоворотку, пропитанную соками богинок, подошел к Сольвейг. Та еще раз хлопнула по коленкам:
— Ложись, не укушу!
Рэй подчинился.
— Как я и сказала, сегодня премудрая снежная лиса благоволит тебе. Считай, что это твой счастливый день.
Она уложила руку поверх розового пятнышка под лопаткой и, едва коснулась его ногтем, как по телу поползли колючие волны блаженства! Рэй издал взволнованный вздох, обхватив ее за талию. Острый ноготок прошелся по лопатке несколько раз, отчего по спине к затылку ринулись мурашки, а мозг утонул в наслаждении от побежденной наконец-то чесотки. На глазах даже выступили слезы.
— Всё! — торжественно объявила она. — Ты исцелен. И… хватит меня лапать, воняешь.
Он поднялся, испытывая протяжную истому, которая волнами шла по спине — части тела, которую за эти дни он исцарапал вдоль и поперек. И тут к горлу подкатил комок! Он согнулся пополам, борясь с резкой тошнотой, и исторг остатки завтрака, в которых, еле живая, перебиралась жирная гусеница. Сольвейг ловко насадила ее на острую ветку, бросила поверх упавшего ствола и размозжила галькой. Черные останки гусеницы по волшебству иссохли, рассыпавшись комком обыкновенной земли.
— Вот она, твоя икотка.
Рэй разогнулся, поразившись тому, насколько хорошо себя чувствует: камень, что лежал в животе аж со дня убийства жердяя, пропал, голова просветлела, дышать стало легче, а главное — спина наконец-то перестала чесаться, вообще!
— Ну, герой, — гордо выпятив губу, объявила Сольвейг, — скажи, разве не божественная у меня природа?
И пусть гусеница в животе оказалась жутковатым сюрпризом, Рэй всё же рассмеялся, ибо давно уже не чувствовал себя настолько здоровым. Проклятье было снято! На радостях даже обнял божественную лису.
— Ну… воняешь ведь, — точно кошка заупиралась она, пытаясь отстраниться.
— Как ты это сделала?!
Та ухмыльнулась и зашагала в сторону деревни. Рэй, оставив смердящую рубаху, последовал.
— Всё просто, — не в силах сдержать хвастовство, поведала она. — Икотка — противное, но довольно слабое существо. Точнее, оно даже не живое, скорее, что-то вроде вещицы со злым наговором. Гусеница, что оказалась в тебе, не более чем форма, потому не пугайся ее вида. Подобный злой талисман обычно изготавливают из земли и волос какого-нибудь животного. На такой амулет и было наложено проклятье, которое сначала проглотил жердяй, а следом и ты через соринку в глазу. Если, к примеру, гости сидят за столом, и кто-то увидит у другого на губе или в еде волосок, обязательно об этом скажет, поскольку именно так икотка попадает в человека, вызывая недуг. Сам икотка слабый, а под чужим взглядом вовсе теряет силу: если кто заприметит, он уже и не может отравить человека. Теперь понятно? Оттого-то ты и не мог его почесать, ведь спину свою тебе никак не разглядеть! А стоило ему попасть под взгляд столь могучего, как я, существа, он ослаб и уже не мог уползти из-под пальца. Я лишь устранила зуд — единственное, на что он был способен — проклятье и распалось.
— Несчастный жердяй за все свои сто лет не нашел бы того, кто бы почесал ему спину.
— А ты и не ценишь, что тебе-то посчастливилось быть рядом со мной, добросердечной и мудрой снежной ли…
— Стоять! — отрезал он, трезвым умом оценивая произошедшее. — Но мы ведь так и не нашли серный камень.