Рэй чувствовал себя по-идиотски, глядя как двое обсуждают его качества, однако никак не мог решиться с правильным поведением: ощетиниться и схватить нахала за грудки, надеясь, что тот не станет драться всерьез, или продолжать стоически и злобно глядеть, делая вид, что сударь Мелочь неразумно испытывает терпение.
— Короче! — Лишка опустила копну сена на угол кровати, завалив некоторые вещи морщинистого. Она уперла руки в бока и приглушила голос: — Ты че непонятный такой? Нос лично просил за ним присмотреть. Сечешь, какая буза? Или мне до милой избы сходить?
— Ой, да сразу за милых-то! — стариковским голосом запричитал парень, откапывая свои вещи из-под сена. — Так и понял, что он пятигуз. Ха-ха, вместе что ль морковь натирать пойдете? Давайте-давайте, за весь честной барак!
Рэй проводил подхихикивающего захватчика взглядом, давясь своей беспомощностью, но всё же выдыхая с облегчением. Очевидно, что морщинистый Мелочь и близко не стоял к верхушке местной иерархии, но даже такого герою не удалось бы одолеть в одиночку.
— Что такое пятигуз?
— Да забудь. Мелочь то еще трепло.
— Что такое маруха?
— Не твое дело.
— Что Мелочь имел в виду под «натирать морковь»?
— Ничего.
— Слушай, а это правда?
— Да что? — одернулась Лишка раздраженно. — Про Носа? А он, поди, и твое дурацкое имя не запомнил, дался ты ему.
— Соврала? А если Мелочь узнает? — обеспокоенно спросил Рэй.
— Слушай, я поняла, что ты кутенок, но это уже совсем. Думаешь, его с большого уважения Мелочью прозвали? У него ведь ни рода, ни имени нет. Ты ж его на голову выше, да и жилы вроде есть, гляди плечи какие! Плюнул и растер.
— И что, мне тут с каждым за койку драться?
Лиша выдохнула:
— Ну ты из очень высокой знати, коль так рассуждаешь. Но уясни, здесь тебе такой мазан боком выйдет. Со своим благородством останешься ночевать на улице. Думаешь, сторожам будет дело?
Рэй скривился, покачав головой. Лиша принялась растолковывать недалекому:
— Видел, как тот пацан из окна выпорхнул, да еще разукрашенный? Кстати! Я, признаться, испугалась, что это Мельник тебя вышвырнул, ха! — хрюкнула девушка, стукнув Рэя по плечу. — Вот, урок ему и всем остальным. А коль у тебя в первый же день нары заберут, да еще такой недомерок, как Мелочь, тебя вовсе в женское крыло переселят.
— Спасибо, — поднял голову Рэй, но Лишка отмахнулась.
— Стелись. Я вон там живу, — ответила она, указав на противоположную сторону, где располагалось место, укрытое мешковиновой простыней, словно занавеской.
— Ты в мужской половине?
— Так я мужик! — объявила она, уперев руки в бедра.
Рэй, как дурак, окинул взглядом нехрупкую, но безусловно женскую фигуру. Они еще несколько секунд смотрели друг на друга, пока Лишка не рассмеялась:
— Да пошутила я, господи! У тя щас лицо треснет, — махнула рукой. — Ох же кутенок. В общем, меня сюда милые поселили, а я шибко и не возражала. С мужиками оно как-то даже проще, чем с бабами. Мне думается.
Рэй изобразил улыбку, после чего еще раз поблагодарил за помощь и принялся обустраиваться. Распределил ароматную солому, сформировав бугорок у изголовья, и укрыл грубым, коричневым одеялом, скупо наполненном комками шерсти. Ложиться предписывалось на голую солому: простыни — роскошь, на них спят только милые.
— Коль и раздобыл простынку, чесноку такая устроенность будет не в масть, — объяснила Лиша.
В неделю, единственный выходной, кандальники занимались бытом: стирали одежду, хлопали постельное, меняли солому на спальных досках, кто-то прибирался в общих помещениях. Кормили на площади перед главным зданием, в котором жили сторожа и княжеский наместник — судья и управитель каторги в одном лице. Тут же обитал лекарь, ходить к которому боялись даже милые, поскольку тот был известен то ли крайней неискушенностью лечебных в делах, то ли сознательным желанием травить пациентов.
— Та душа не жива, что по лекарям пошла, — компетентно присказала Лиша.
На обед Рэй не попал, так как его суд завершился уже после. Вечером повар с помощником вынесли на площадь ужин — очень странный. Несколько серых мешков и два огромных чугуна. Каторжане стали подтягиваться к раздаче со своими плошками. Подали даже и не описать, что за бурду. В глиняную миску положили горсть крупных черных сухарей, сверху две ложки зеленой кашицы, а следующий, якобы повар, просто залил эту дрянь ковшом кипятка. Кандальники с аппетитом размешивали жижу, толкли в ней мокнущие сухари. Кашица оказалась смесью из протертых лука, чеснока и еще какой-то травы. На вкус оказалось пресно и гадко. Лиша поспешила успокоить, сказав, что обычно тюрю делают не на воде, а на бульоне из костей — так оно гораздо вкуснее! Рэй не поверил.