Пани Марта представила себя, дочь, не забыла и Владислава. Через некоторое время путешественники приступили к вожделенной трапезе. Блюда были не слишком изысканными, о чём успела посетовать девица, подававшая на стол - по виду, дочь Головни - однако для усталых путников обильная и сытная еда была приятнее, нежели разносолы. Два жареных гуся, да вареники, да блины, да пирог с рыбой, да варенуха, появление которой весьма порадовало Владислава, да прочие напитки, хмельные и нет - всё это богатство быстро заставило забыть о тяготах дороги.
Потекла учтивая беседа, без которой не обходится ни одно застолье, хоть в палаце великого князя, хоть в самой что ни на есть простецкой корчме. Микалай, оказалось, был учёным человеком и постигал философию в Виленской академии. Оттуда он сейчас и направлялся до отцовского маёнтка - причём, как поняла Ванда из его слов, адукацию он по какой-то причине не завершил.
- Пан закону рымского? - спросила она неожиданно для себя.
- Нет, ясная панна, - ответил Микалай. - Семья наша держится закону грецкого.
- Мы тоже, - зачем-то сказала Ванда.
- ...академия же, хотя и основана иезуитами, принимает всех христиан, - продолжал Микалай.
- Коли так, то это правильно. Не един ли Бог? - заметила пани Марта. - И закон господаря великого князя не делает различия между христианами грецкого и рымского закона. И, надеюсь, так будет и впредь.
Ванда слушала вполуха, во все глаза рассматривая молодого сотрапезника. На вид ему было лет двадцать, может, чуть больше. Широкие плечи и сильные руки, движения и обычай говорить - всё изобличало в нём шляхтича с крови и кости, что бы он там не говорил про какую-то философию. Глаза были пронзительно-синие, как июльское небо, а медного цвета кудри, сбритые с боков и с затылка, нависали надо лбом копной, и Ванде неожиданно захотелось запустить пальцы в эту упругую медь. Ванда сердито фыркнула и с независимым видом занялась варениками.
Трапеза подходила к концу, когда снова явилась светловолосая девица.
- Всем ли вы изволите быть довольны, панове? - спросила она, пряча руки под фартуком.
- Думаю, сам господарь король и великий князь не побрезговал бы таким столом! - улыбнулась пани Марта. - Как тебя зовут, дитя?
- Ядвига, милостивая пани, - улыбнулась девушка.
- Так скажи батьке, Ядзя, што мы щедро заплатим за добрый ужин и постой, - сказала пани Марта.
- Дозвольте, пани, я заплачу, - сказал молодой шляхтич.
- Как можно с вас гроши просить? - вытаращила глазки Ядвига. - Да простит меня милостивая пани, у нас не корчма, а фольварк пана Кастуся Калинковича. Пан наш будет рад, коли узнает, што мы принимали невесту пана Сбыслава Чарнецкого по дороге на свадьбу! А вас, пан, мы всегда рады принять! - она медоточиво улыбнулась Микалаю. Ванда нахмурилась.
Крупный угольно-чёрный кот, что проскользнул в дверь вместе с девицей, деловито подбежал к Ванде и вспрыгнул ей на колени. Ванда засмеялась и принялась гладить и тормошить зверя, а тот муркотал и выгибался под её руками.
- Чует доброго человека! - сказала Ядзя.
- Што ж, коли батька твой платы не возьмёт, так я тебя награжу, дитя моё, - сказала пани Марта. - Подарю тебе юпку тафтяную. Чтобы не только у нас, но и у тебя была радость.
- Благодарю, милостивая пани! - поклонилась Ядзя.
Тем временем Ванда подхватила кота под брюшко и положила себе на шею. Котище некоторое время изображал меховой воротник, потом подобрал лапки, спрыгнул на пол потёрся о ноги панночки и вновь вскочил ей на колени.
- Он в тебя влюбился, дочка! - сказала пани Марта, с улыбкой глядя на забавы дочери с котом.
- Возможно, - улыбнулась Ванда. Она подхватила кота под передние лапки и поставила себе на колени. - А што? Чем не рыцарь? Вон какие усищи! И глаза огнём горят! А когти, верно, точно сталь! А гонору на трёх шляхтичей хватит! Он за тобой не приударяет, Ядзя?
- Да позволено мне будет молвить, - сказала Ядзя, - у нас говорят, што старый человек живёт, як тот кот. Вот вы смеётесь, ясная панна, а у нас стары люди так говорят: женился человек, альбо девка замуж вышла - конский век живёт, впрягся и тянет воз. Когда дети подросли - надо им хаты строить, тогда живёшь коровий век, начинают тебя все доить. Собачий век - это уже когда за семьдесят годов, уже дети забирают его добро их сторожить себе. А когда девяносто альбо сто годов - это уже котовий век. Вот што кот робит в хозяйстве? А мы и кормим кота, и погладим, и приласкаем просто так. Так и старый...
- Кот мышей ловит, - заметил пан Микалай. - В хозяйстве это не лишнее...
- А старый старичок аль старушка малым деткам басни сказывает, - ввернула Ядвига, - дедушка такие басни знал, какие мало кто помнит! И про витязей, и про змеев, и про Верлиоку, и про ягую бабу, и про мудрую королевишну, и про храброго паробка Катигорошка. И так сказывает, што ты будто видишь это! Когда и страшно, а дослушать хочется!.. А ещё стары люди знают, как любую ссору миром поладить. Бывало, матка с тётей, дядиной жонкой, об чём-то разругаются, а дедушка только слово скажет, они и успокоятся, да ещё посмеются, што из-за пустяка спорили. А то, когда мы совсем малыми были, мой Дмитро, братишка-погодок, с двоюродным братишкой Стаськой разодрался. Они оба меня любили, а поделить не могли, дрались, што кочета. Один кричит - «Моя Ядзя, я больше люблю!», а другой - «Нет, моя!». И меня за руки в разные стороны тянут. А тятя с дядькойй в ту пору лесовали, а матушка моя с ними поехала, а тётка на огороде была. Тут дедушка встал, взял в одну руку посох, в другую нож-косарь, подходит до нас да молвит: «А вот сей час я её надвое разрублю, каждому достанется!» Мы все в слёзы, братишки меня обняли, ревут - «Не надо, дедушка, не рубай нашу Ядзю!» С того разу и не ссорились.