Следующей ставкой был игорный дом, и через полчаса его новым хозяином стал неизвестный москвич-полковник.
— Кажется, пропал, — слабо улыбался гостям белый как снег Лачин. — В маркеры теперь. Если возьмут.
— Возьму, — серьезно пообещал полковник.
— Ан нет! — вскричал вдруг Лачин. — Нет-с, мы еще продолжим. У меня еще есть шансик.
— Что же вы можете поставить? — спросил полковник.
— Жену, сударь! Собственную! Красавицу!
Творилось совершенно неподобающее и немыслимое, но никто не захотел вмешиваться.
Полковник пожал плечами:
— Приведите вашу жену сюда. Пусть она знает.
Лачин метнулся было, но госпожа Лачина вышла из буфетной. Очень красивая, в черном бархатном платье. Ей, видно, сообщили о проигрыше мужа. Вышла, села у окна, спиной к залу.
— Вот-с… — прошептал Лачин и мелко засмеялся. — Так что извольте!
Игра была самая ничтожная. Кий у Лачина срывался. Дважды подряд промазал. Наконец все было кончено.
— Едемте отсюда! — Жена Лачина встала с кресла, взяла полковника за руку и увела.
Зацокали по булыжнику подковы тройки.
Игроки спешили разойтись.
— Да нет же, господа, оставайтесь! — уговаривал их Лачин. — Уверяю, ничего такого не позволю. Не подведу. Я же маркером оставлен. Вы ведь слышали.
Из буфета вышел Савва. С нехорошим любопытством разглядывал Лачина. Потрогал карман с раздувшимся бумажником. Усмехнулся и пошел на улицу. На мосту через Клязьму вытащил пачку ассигнаций и бросил на дорогу.
— Кому-то нынче счастье привалит, — сказал кучер.
Савва не ответил.
Остановил пролетку в тени деревьев, чуть в стороне от фабрик. Смотрел, как, ежась от утреннего свежего ветра, шли «на заработку» рабочие, делатели его денег.
III
В те августовские дни в семье Моисеенко случилось прибавление, приехала к ним на житье осиротевшая дальняя родственница Танюша. Одиннадцать годков, в деревне никому не нужна, у всех свои дети. Посоветовался Анисимыч с Катериной, решили взять воспитанницу.
Приехала, в уголок забилась. Позвали обедать — отщипнула хлеба, как воробей. Объесть, видишь ли, благодетелей страшится: научил кто-то.
Поглядел Анисимыч, поглядел, взял денег из жестяной банки и ушел. Вернулся — не видать из-за свертков. Ситцу принес на платье, сладостей, кукол.
— Да куда ж ты, целых пять! — ахнула Катерина.
— Ничего, пусть играет! Ишь какие нарядные! Теперь у нас в каморке праздник.
Танюша как обняла свое богатство, так и замерла. Не верит ни глазам своим, ни ушам, ни тому, что от взрослых людей не одни только подзатыльники получать можно.
На фабрике переполох. Чистили, красили.
Работающих малолетних детей прогнали домой.
«Может, и впрямь молодой Морозов заводит новые порядки?» — подивился Моисеенко, но скоро все разъяснилось. На фабрику прибыл окружной инспектор. Чистый, внимательный господин, ходил, смотрел, спрашивал: кто ты, мужчина или женщина, грамоте умеешь или совсем не учен, каков заработок? О жилье спрашивал, просил книжку заборную показать.
Гаврила Чирьев смеха ради показал:
Заработал он 34 рубля 92 копейки, а в лавке за продукты взяли с него за месяц 37 рублей 63 копейки.
Поглядел господин хороший на человечий муравейник, повздыхал, с тем и ушел. Тут как раз обед.
Обедал в перерыв Петр Анисимович дома. Вышел с фабрики, идет задумавшись, вдруг кричат:
— Дяденька!
Сначала не понял, что ему.
— Дяденька! — отчаянно так.
Оглянулся, мальчишка за ним бежит. Остановился и дух никак не переведет.
— Это я!
— Вижу, что ты! — А сам никак не поймет.
И вдруг осенило. Да ведь это вагонный дружок, что сопливой старухи на чугунке боялся.
— Здравствуй, дружище! Какими ветрами занесло?
— Я, дяденька, третий день тебя ищу!
Глазищи голодные, а радости в них — будто самого господа бога повстречал.
— Пошли! — сказал Моисеенко. — Путника сначала кормят, а уж потом и спрашивают.
— А я и так скажу. Ушел я от господина Заборова… В рабочие бы мне! Я сметливый, сильный. А ты, дяденька, сам говорил: рабочий человек не пропадет.
— Устроим! — пообещал Петр Анисимыч. — Ты скажи, зовут-то тебя как?
— Анисим!
— Ишь ты! А меня — Анисимычем. Петр Анисимов Моисеенко.
Устроить парнишку на фабрику оказалось не так-то просто. Инспекция! Все отмахиваются. Свою мелкоту приходится прятать. По закону детям разрешено работать с двенадцати лет по восемь часов в одну смену. Ночные работы детям запрещены. А их, детишек до двенадцати лет, сколько угодно у Морозова.