Студентов много, а как к ним подойти? «Я, мол, стачку учинил, а теперь вот и сам не знаю, что делать. Знать-то, может, и знаю, но не покажете ли мне, добрый человек, стоящего революционера?»
Так и не решился Петр Анисимыч к студентам подойти. Все чистые, и как знать, чьи они детки.
Ночевал в крошечной кухне у бабушки. Разрешения у господ пришлось испрашивать, на вторую ночь не больно придешь. Побродив полдня по городу, опять на фабрику побежал, встретил брата, тот нужных людей не знал, но переночевать оставил. С утра все то же: толкался возле университета, бродил бульварами, вглядываясь в лица гуляющих. И наконец очутился на Хитровом рынке.
В трактире шепнул уголовникам:
— Нужны очки.
— Будет сделано.
Через пять минут явились с паспортом.
— Сколько?
— Полтора рубля.
Поглядел — липа, со всех сторон видать, что липа.
— Не годится.
Ночь прокоротал за три копейки в вонючей и грязной ночлежке.
Едва рассвело — пошел на Ильинку. Оставалась последняя надежда — родственник Аппельберга.
«Какого же маху мы с Лукой дали! — казнил себя Моисеенко. — Думали, начнется стачка — и революционеры тут как тут. Видно, пока отбывали ссылку, жандармы сложа руки не сидели. Соображать надо было! Коли царь решился короноваться, значит, уверен был — стрелять некому…»
Шагает Петр Анисимыч по Ильинке, торопится. И — стоп!
Возле знакомого дома — экипаж. Орест жену подсаживает, сам в бобровой шубе, рядом городовой. Как Орест сел, городовой подскочил дверцу затворить. Шпорами щелкнул, руку под козырек, на лице почтение и приятность.
Анисимыча озноб прошиб. Черт те что! Может, Орест этот богач или особа, а может, и полицейский чин, коли городовой вместо швейцара.
Завернул Петр Анисимыч в переулок, пот со лба вытер. Дела… Нужно на что-то решиться, нужно продолжать борьбу! Но какая борьба, если ты один. Пошел к центру.
У разносчика газет спросил адрес «Русских ведомостей». Больше медлить нельзя. Нет путей к нелегальным, надо рискнуть. Надо вывести Морозова на чистую воду.
В дверях редакции — швейцар.
— Что господину угодно?
Ковровые дорожки, картины в рамах, чисто, тепло. Швейцар породистый, медленный, а кулаки — для мордобоя.
— Что господину угодно?
— Мне нужны газеты за пятнадцатое, шестнадцатое и семнадцатое.
По спине так холодком и царапнуло: «Если в газете такой швейцар — правды не жди, не жди сочувствия рабочему человеку». А швейцар вот он.
— Пожалуйте требуемые номера.
Моисеенко полез за мелочью, заплатил, взял газеты. Ватные ноги вынесли на улицу. Забрел в трактир. Взял чаю. В одном из номеров было и про стачку на Никольской мануфактуре. Сообщалось, что бунтовщиков высылают на родину.
«А ведь мужики-то и сказать за себя слова не умеют!» — подумал, и сразу стало ему спокойно и ясно.
Вечером он был в поезде. Сошел в Дрезне. Прежде чем отдаться в руки властей, хотел поговорить с Лукой. Пусть Лука едет в Петербург, ищет связей с нелегальными.
В Ликино на околице наскочил на мужиков.
— Да ведь это ты, Петр Анисимыч!
— Я!
— А мы тебя три дня ждем.
— Коли дождались, берите.
— Да нет, ступай себе. Только Луку твоего взяли и брата.
— Так. — Постоял с мужиками. — Вы, это самое… пойду с воспитанницей попрощаюсь. Тогда и приходите за мной. Не робейте, ребята. Так нужно.
…Всю ночь просидел в съезжей, и всю ночь приходили к нему рабочие. Он им всё стихи читал:
Слушали в ту ночь люди Петра по-особенному, все губами шевелили — видно, очень хотелось запомнить сказанное.
III
В Орехово Моисеенко привезли еще затемно.
Первым его допрашивал судебный следователь Павел Андреевич Баскарев. В огромной комнате пустота — всей мебели: стол, лампа над столом, два стула. Топилась, потрескивая сухими дровами, голландка, но воздух еще не прогрелся.