Моисеенко подсаживается к Волкову:
— Василий, ты поспокойнее будь. Это против нас затевают. Ты уж держись. Не зря ведь пострадаем. Не нас с тобою здесь судили, а самого черта, Морозова.
Суд возвращается. Вид у председателя довольный.
— Вынесено решение: Моисеенко и Волкова оставить под стражей. Остальных освободить.
Эпилог
I
Усаживаясь в свое рабочее кресло, государь зацепился мундиром за угол стола и выругался, а усевшись, выругался еще злее.
Отчеты губернаторов — горою, гора — укор.
Потянулся к фолиантам, взял верхний том. Из Средней Азии доносили, что хлопок растет прекрасно, и если расширить посевные площади, то со временем вывоз хлопка из Англии можно будет прекратить.
В 84 году засевали всего триста десятин, в 85-м — тысячу, а в 86-м засеяно уже двенадцать тысяч.
— Опять текстильная проблема! К черту! Эти остолопы позволили оправдать стачечников.
Покойная жизнь наступила? Неужели не понимают: дай поблажку — и нигилизм пойдет прорастать, как сорная трава. Нигилизм живуч.
Тело покрывается холодным потом.
Это случилось, могло случиться всего два месяца назад, 13 марта. Он возвращался с ежегодной панихиды по Александру I в Петропавловском соборе. На обратном пути в Гатчину ему на станции доложили: «Готовилось покушение на вашу жизнь. Враги вашего величества арестованы».
И опять перед глазами мучительное видение: кровь, развороченное взрывом человеческое тело. «Не прикажете ли, ваше высочество, продлить на час жизнь его величества?»
«Бедный отец! В 66-м в него стрелял Каракозов. Потом в Париже — Березовский, поляк. Потом Соловьев — пять раз. Отец петлял как заяц. Потом взорвали поезд, слава богу, не тот, со свитой. Потом сделали взрыв в Зимнем дворце.
И отец все это терпел и, наконец, был убит.
Что ж, господа, вы достигли того, чего желали! Хотелось новых времен. Новое время явилось: Шлиссельбург построен и открыл для вас свои двери».
— Я не Александр Второй, я Александр Третий.
Он выскочил из-за стола, вытянул из-под кровати пятипудовую гирю, выжал одной рукой.
«Что же нужно еще сделать?» — спрашивает он себя, стоя перед зеркалом. На него из зеркала смотрит усталый человек, с залысинами, с мешками под глазами.
Издан рескрипт о дворянстве. Подтверждено: сословие дворян остается главной опорой самодержавия.
Отмена крепостного права, по мнению Александра III, повредила России, но старого не вернешь. Чего он мог, так это начертать на докладе о праздновании 25-летия со дня отмены крепостного права: «Никаких 25-летних юбилеев я не признаю и праздновать особенным образом запрещаю».
На следующий день Дурново поспешил разослать циркуляр: «Я — управляющий министерством внутренних дел, признаю необходимым воспретить печатание не только никаких рассуждений, но даже известий, касающихся предстоящего дня 25-летия освобождения крестьян».
«Что же нужно еще для укрепления власти и порядка в стране? Подачка рабочим сделана. 3 июня принят новый закон о найме рабочих… Но всего этого мало, нужна цепочка мероприятий по удушению не только самого нигилизма, но даже духа его».
Александр просматривает экстракты из газет.
«Вчера в старом богоспасаемом граде Владимире раздался сто один салютный выстрел в честь показавшегося на Руси рабочего вопроса… С народными массами шутить опасно» — так пишет возмущенный судом присяжных и самой морозовской стачкой редактор и хозяин «Московских ведомостей» Катков.
«Процесс (судебный) вызвал к себе огромный интерес в России, где он, несомненно, явится исходным пунктом нового фазиса рабочего движения» — так пишут в зарубежном журнале «Социалист».
— Нет, нигилизм не умер!
Государь берет очередное послание обер-прокурора Святейшего Синода, своего учителя Победоносцева:
«В Российском государстве не может быть отдельных властей, не зависимых от центральной власти государственной. Необходимо дать председателю безусловное право устранять публичность по некоторым делам и умножить разряды дел, по закону производимых в закрытом заседании.
Необходимо принять решительные меры к обузданию и ограничению адвокатского произвола… Давно уже пора принять меры против этого сословия, которое всюду, где ни распространялось, представляло величайшую опасность для государственного порядка…
Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось для России совершенно ложным, совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов… От этого учреждения необходимо нам отделаться…»