— Почему, сэр?
— Будет организована иракская армия, и они сами будут себя защищать. Все логично. Мы возвращаемся домой.
Дом. Для меня домом стал «Хаммер». Самым роскошным воплощением дома для нас был какой-нибудь склад или заброшенное здание, укрывающее от палящего солнца и ветра. Понятие стало слишком абстрактным.
19 апреля. Режим пал всего лишь десять дней назад. А мы ожидали переброски через полгода-год. Мы знали: самый тяжелый этап — начальный этап. Багдад до сих пор кипит.
И все же, вероятно, домой нас пока не отправят.
— Может, повезет? Прямо в Кувейт, а оттуда первым же рейсом до-о-мо-ой, — сказал Уинн, опершись на боковое стекло «Хаммера»; у него даже выпала из рук электрическая бритва.
Я изумленно раскрыл глаза.
— Ты прав, — произнес Уинн. — О чём я только думаю. Надо быть повнимательней.
Мы покинули стадион еще до рассвета, нужно было отъехать как можно дальше, пока не началось дневное пекло. К середине апреля средняя температура в полдень приближалась к ста градусам по Фаренгейту и с каждым днем и с каждой милей южнее становилось все жарче и жарче. Я поменялся местами с Кристенсоном и теперь, сидя сзади, мог выпрямить спину и впитывать лицом дорожный ветерок. К тому же я хотел вдоволь насладиться последним взглядом на Багдад.
У знака, показывающего направление к бывшему аэропорту имени Саддама, батальон повернул на «Автостраду-1». Багдад остался сзади.
Ни дыма. Ни бомбардировщиков или вертолетов. Ни артиллерийского огня, ни реактивных установок залпового огня. Я перестал все время тянуться к оружию.
В нашу последнюю ночь в поле, когда я прогуливался по линии батальона, тянущейся вдоль автострады, к нашему флангу причалила армейская автоцистерна, припарковалась к краю дороги. За ней качались еще пять. Второй лейтенант высунулся из кабины и помахал мне рукой:
— Привет. Вы не можете мне сказать, где «Автострада-8»? — спросил он. Он держал в руке смятую от руки нарисованную карту.
— Боже, приятель, тебе до нее еще километров пятьдесят.
Он озадачился:
— Ладно. А как дорога? Безопасная?
— По-разному. Сопровождение есть? Оружие большой дальности есть?
Лейтенант быстро кивнул:
— Мы вооружены.
— Ты имеешь в виду это? — Я показал на пистолет у него за поясом.
— В каждом грузовике по пулемету, — дерзко произнес он.
— Держитесь от меня, на хрен, подальше. У вас ни карт, ни оружия, ни хреновой идеи, где вы сейчас находитесь. Я не хочу быть рядом, когда вам будут надирать задницы.
Я хотел перевести все в шутку, но не мог. В прошлом месяце мы стали бывалыми солдатами и, как все бывалые солдаты в каждой войне, не хотели бы находиться рядом с чайниками. Чайников часто убивают.
22 апреля мы проехали еще сотню километров на юг и добрались до так называемого Тактического района сосредоточения Пейдж — бывшей иракской военной базы на окраине Дивании.
Взвод жил в гараже длиной в сотню футов и шириной в двадцать.
Боевые акции стимулировали батальон. Без них в нашу жизнь вернулись вялость и однообразие. Как-то утром командир роты собрал нас всех для занятий физкультурой: пробежка вокруг Пейджа с последующим рядом упражнений. Одетые в зеленые рубашки и полевые ботинки желто-коричневого цвета, мы выстроились в ряды, душ принять нам не дали. Морские пехотинцы были мрачнее тучи, отказывались выполнять приказы командира, которого больше не уважали.
Командир роты выбрал в качестве первого упражнения отжимание от пола. Он считал, а рота должна была хором повторять за ним. Вместо пятидесяти морские пехотинцы сделали чуть больше двадцати пяти, вслух вообще никто не считал. Потом пресс. Капитан спросил, кто хочет считать, Уинн сделал шаг вперед. Он лег на спину и начал громко считать. Рота ревела в унисон. «Один… два… три… четыре!» Морские пехотинцы других рот оглядывались на нас, понимая: произошел маленький бунт. Я улыбался, смотрел в небо и, обхватив бедра руками, пытался перекричать всех.
В тот день командир роты вызвал меня к себе, в самодельный кабинет в старой казарме. Войдя, я обнаружил его сидящим за столом, одетым в полное обмундирование вместо футболки и штанов, которые мы обычно носили в жару. Когда он не пригласил меня присесть на ящик из-под индивидуальных пайков, которыми был буквально завален пол, я понял: у меня неприятности.
— Лейтенант Фик, я увольняю Уинна за нарушение субординации.
Я хотел возразить, но он меня перебил.
— В Ар-Рифе он оспаривал мой приказ на глазах у морских пехотинцев, — сказал он. Я опять открыл было рот, но он уставился на свои бумаги на столе и громко произнес: — Уволен.