Теперь я думаю, что этих слов никогда не заслуживал.
Перед рассветом я наконец забылся сном. Моё пробуждение было поздним. Стефан, всё ещё благоухая варевом Харрика, в отключке валялся перед самой дверью. Я перешагнул его тело и вышел. Лаурида и Глинис паковали наш нехитрый скарб, многое увязывая в шкуры, которые мы украли ночью. Дальше у загона навьючивали лошадей.
— Фергюс хочет, чтобы ты помог ему разобраться с припасами в главном доме, — сообщила Лаурида.
Когда я вошёл, он был один и раскладывал награбленное по кучам.
— Где Харрик и его люди? — спросил я.
— Уехали. — Фергюс, всё ещё поглощённый трофеями, даже не поднял глаз, припухших от недостатка сна.
Я посмотрел на припасы. Пока здесь были все.
— Харрик не забрал свою долю?
— Это его подарок нам. Вряд ли ему так уж хотелось уезжать с пустыми руками, но той девчонки достаточно. Так он отблагодарил нас за то, что её нашли.
Я тоже не выспался и соображал туго, поэтому подумал, что чего-то недопонял.
— В смысле «той девчонки достаточно»?
— Харрик думает, что у неё дар, как у матери. Он решил сначала съездить за девушкой, а потом уже пересечёт мост через реку.
— Харрик забирает её? Прямо сейчас?
— Это его право. Она…
— Нет! — Я помотал головой, пытаясь собраться. Думай, Джафир! — Нет. Так нельзя…
— Кончай скулить, точно раненный койот! — рявкнул Фергюс.
Я развернулся к нему:
— Как давно Харрик уехал?
— Час назад. Может, больше. — Глядя на ворованное, он начал рассказывать, как распределит его между лошадьми. — Если добавить к этому наши запасы, должно хватить на…
Я выхватил из кучи большой мешок зерна:
— Мне нужно вот это!
Фергюс попытался меня остановить, и я отпихнул его.
— Я забираю его. Не мешай!
Сначала его глаза наполнились неверием, затем — яростью. Я никогда не бросал ему вызов. Фергюс бросился на меня, и я ударом в челюсть сбил его с ног. Пока он ошеломлённо лежал на земле, я взвалил на себя мешок и, не оглядываясь, побежал к лошади.
Глава девятнадцатая
— Да ты сплошные локти да зубы! Кончай драться, не то поволоку на верёвке! Харрик с такой силой стиснул мне руку, что дыхание перехватило от боли.
Пришлось кивнуть, чтобы прекратил. Чего я только ни делала: упрашивала, умоляла, звала Аму, которая последовала за нами и уже сильно отстала. Харрик был непоколебим.
Вскочив в седло, он усадил меня перед собой, а по обе стороны ехали два почти таких же огромных головореза. К моей спине прижималась грудь, похожая на крепостную стену, а руки, державшие поводья, обездвиживали меня, будто гигантские наручники. Я всё ещё всхлипывала.
— Хватит реветь! — гаркнул он. — Я твой отец!
— Никакой ты мне не отец! Ты никто!
— Вижу, старуха тебя настроила против меня.
— Настраивать не понадобилось. Ты заслужил мою ненависть сам по себе.
— Морриган, — сказал он, но не мне, а в никуда. Из его груди вырвался тихий вздох, словно имя вызвало горестные воспоминания. — Твоя мать выбрала, как тебя назовёт, задолго до твоего рождения. Она много для меня значила.
Я зажмурилась, не желая слушать о ней от него.
— Так много значила, что ты решил похитить и мою тётю?
Я сплюнула в сторону. Ах, если бы я могла плюнуть прямо в его гнусную рожу!
— Никого я не крал. Венда пришла сама, а твоя мать никогда не покидала племени. Она встречалась со мной тайно. Никто не знал, что из-за слабого сердца ей опасно рожать.
— Довольно! Больше не желаю слушать.
— Прячься от правды, если хочешь, но тебе придётся принять, что…
— Правды?! — заорала я. — Правда в том, что ты обвёл мать вокруг пальца! Обманул её! Точно так же, как обманул Венду!
Массивная грудь за спиной поднялась в сердитом вдохе.
— Ты знаешь только правду Годрель. Моя другая. А теперь, помолчи, девчонка. Я устал от твоей болтовни. С этого дня ты часть моего клана. Вот и всё.
Один из спутников Харрика фыркнул, словно тот и так позволил мне чересчур много. Для них я была даже не пленницей, а всего лишь собственностью. Но не только, конечно. Правда оказалась такой постыдной! Неудивительно, что Ама отмалчивалась.
Я одна из них. Наполовину стервятница. Так вот почему Ама солгала, что мой отец умер? Надеялась, что вычеркнув это из воспоминаний, переменит кровь в моих жилах? Существовала ли угроза, что некая часть меня — его часть — проявится в любую минуту?