Но однажды все резко изменилось раз и навсегда.
Тем утром он из рогатки с десяти шагов подстрелил белку и пытался научить тому же меня, но раз за разом мои камни позорно летели мимо. Он обзывал меня мазилой, а я смотрела на него волком.
— Нет, не так, — проворчал он, лёжа на лугу. — Вот так. — Он вскочил и, встав сзади, положил поверх моих рук свои. Затем, прижимаясь грудью к моей спине, медленно натянул рогатку и замер. Повисло неловкое молчание, которое, казалось, продолжалось вечно. Ни один из нас не смел шелохнуться. Я пыталась разобраться в своих необычных ощущениях. Его тёплое дыхание овевало мне ухо, сердце пустилось вскачь, я чувствовала: между нами происходит нечто необычное. Нечто сильное, необузданное, полное неопределённости. — Не важно. — Внезапно он выпустил мои руки и отступил. — Мне пора.
Джафир взлетел на лошадь и ускакал, не попрощавшись. Я смотрела вслед, пока он не скрылся из виду.
Я не пыталась его остановить. Мне хотелось, чтобы он уехал.
Длинный общинный дом гудел от разговоров, но я чувствовала себя не в своей тарелке. Смотрела на столбы, камыш, звериные шкуры на стенах и укладывала чистые тыквы.
— Ты за ночь едва ли пару слов вымолвила. Что с тобой, дитя?
— Ама, я не ребёнок! — развернувшись, резко ответила я. — Разве не видишь? — Я втянула воздух, сама удивляясь своей вспышке.
Ама взяла у меня из рук тыквы и отложила в сторону.
— Да. — Её голос был тих. — Детского в тебе больше нет, передо мной… молодая женщина. — Её бледно-серые глаза блеснули. — Я просто отказывалась это замечать. И как ты так быстро выросла?
— Ама, прости! Я не хотела грубить… — кинулась я к ней в объятия.
Но оправданий у меня не осталось. В голове творился полный сумбур, тело казалось чужим. Стоило вспомнить о тёплом дыхании Джафира на коже, как в животе разливалось тепло.
— Все хорошо, — сказала я. — Пойдём, остальные ждут.
Ама потащила меня в глубь общинного дома, где у очага уже сидело всё племя. Я устроилась между Микой и Бринной. Ему было тринадцать, а ей — двенадцать, но теперь оба казались мне такой малышнёй. Как и Шей и Шанталь, близнецы-восьмилетки напротив. Для меня все они были детьми.
— Расскажи нам историю, Ама, — попросила я. — О прежнем мире.
История бы меня успокоила, мысли все ещё скакали в голове, как кузнечики по полю.
Дети хотели слушать про башни, богов и Бурю.
— Нет. Расскажи лучше, как ты встретила папу, — попросила я.
Ама неуверенно посмотрела на меня:
— Но это история не о прежнем мире, а о том, что случилось после его гибели.
Я нервно сглотнула:
— Тогда расскажи нам о том, что случилось после его гибели.
Я слышала эту историю раньше, но очень давно. Мне нужно было услышать её снова.
— Мы познакомились через двенадцать лет после Бури. Мне шёл всего восемнадцатый год. К тому времени я далеко забралась с Выжившими, но место было столь же разорённым, как предыдущие. Нам помогали смекалка и сила духа, мать учила меня доверять голосу Знания внутри, ибо всё иное значило мало. Карты, технические устройства и прочие изобретения человечества не помогли бы нам уцелеть и найти пищу. День ото дня я заглядывала в себя всё глубже, открывая умения, которыми боги наделили нас в начале времён. Казалось, к этому сведётся вся моя жизнь, а затем я повстречала его.
— Он был красивым?
— О, да.
— Сильным?
— Очень.
— Он был?..
— Хватит перебивать, — шикнула я на детей. — Дайте ей закончить.
Ама с удивлением посмотрела на меня и продолжала дальше.
— Больше всего меня поразила его доброта. Мир погряз в трясине отчаяния, и доброта была такой же редкостью, как ясное голубое небо. Мы наткнулись на подвал, оставшийся от прежних дней. Тогда ещё встречались кладовые с не испорченной и не разграбленной едой, но соваться в такие места было рискованно. Главарь тех, кто её охранял, нас заметил и замахал «идите прочь», но ваш папа стал упрашивать ради нас и смягчил его. С нами поделились тем немногим, что у них было. Тогда я последний раз ела оливку, но этот вкусный пустячок положил начало кое-чему куда более… приятному.