— Откуда тебе известно, что это началось… Ведь сейчас лето, и пока никто ничего не знает.
— Нет, пока что не началось. Но начнется. Через год, через полгода, через пять лет. Все начнется, когда она будет готова, когда ей удастся. Сейчас она свела с ума группу солдат. Потом сведет с ума таких людей, которым удастся поднять бунт. Для нее это забава. Сейчас же она только тренируется. Подобного рода чары очень сложны — на большом расстоянии она должна контролировать мысли целой группы. Вы их перебили, потому что наверняка она еще не умеет вести их в бою. А может просто не нашла для них подходящего предводителя.
— Они и вправду вели себя как дураки. Не стреляли, а поперлись с мечами в открытое поле, прямо под наши копыта. И в основном это были пожилые наемники. Разве что трахнутые в свои пустые кадушки.
— Ее можно остановить, пока не начала бунта. Потом уже все катится без ее участия. Тогда уже она сидит себе в укрытии, смотрит в свой стеклянный шар и развлекается на всю катушку. И никто не знает, что это именно из–за нее. Да и кто станет подозревать старуху в доме на пустоши. Разыскивают богиню, а таковой никогда и не было: никаких храмов, никаких священников — ничего такого, что можно было бы уничтожить до конца, запретить, искоренить. Одна лишь память, что Морриган когда–нибудь поможет отплатить за обиды. Но ведь никто еще не придумал, как успешно воевать с памятью. Еще говорят, будто Морриган — живая богиня, и как раз это рьяно подтверждают все, кто желает ее изничтожить. Для бунтарей же всегда найдутся какиени–будь сумасшедшие проповедники, которые желают хоть на час сделаться кем–нибудь значительным. Вот они сами от себя и провозглашают славу Морриган, Повелительнице Мести. У людей всегда имеется достаточно причин для того, чтобы перевернуть мир вверх ногами, им нужны лишь предводители. Или один вождь.
— А тому, кто желает с ними бороться, нужны враги, — понял ситуацию Губерт. — Ты говоришь, что в той войне резались во имя богов, но по личным причинам? Но, если все так, тогда врага можно легко схватить.
— Естественно! И как раз в этом и состоит вся… забава. Волшебницы всегда под рукой, а даже если и нет, то в любой деревне имеется такая беззащитная женщина, которую все считают ведьмой. Тогда устраивается охота. Вот только Морриган всегда успевает чуть пораньше спрятаться. Она сидит в безопасности и может на все эти игры посмотреть. Для нее это и есть самое главное.
— Сука больная!
— Не более, чем самая обычная мещанка, что ходит попялиться на казни. Нас учат, что зло является нормальной частью нормальной жизни. Так что и справляться с ним следует тоже нормально.
Молодой рыцарь размышлял о собственной кисти и телах мужиков из деревни. Когда его укладывали на телегу, тамошние как раз собирали трупы. Не больше двух десятков. Немного детей, немного женщин, пара мужиков, трое княжеских рыцарей. Приятели по турнирам. Какая–то старуха стояла на коленях в снегу. Все ее домашние находились во дворе, именно там, где отряд лучников ударил в самом начале. Виновных покарали справедливо, только Губерт все так же не любил эшафотов. И руки палачу тоже не подал бы. С другой же стороны, сам лично пару раз убил встреченных разбойников. Был ли он палачом? Нет, не нужно размышлять над такими вещами. Что же касается этого зла… Тут волшебницы могли быть и правы. Мастер Якуб тоже говорил нечто подобное.
— Не нравится мне это.
— Мне тоже, и никак не желаю попасть на костер из–за сумасшедшей старухи.
Губерт несколько костров и видел, и слышал.
— Это точно, как на пожар бежать не стоит.
Неудачная шутка заставила Алю передернуть плечами, а Губерт продолжил:
— Только сам я имею в виду не это. Могу я попросить тебя говорить откровенно?
Девушка поглядела ему прямо в глаза.
— В рамках откровенности хочу сказать тебе следующее: я умею превосходно врать и могу сделать так, что ты мне поверишь, несмотря на все заверения. И если бы я не желала говорить с тобой откровенно, то не разговаривала бы вообще.
— Когда ты обдумывала историю Морриган?
Алисия ответила не сразу, поигрывая локоном.
— В школе мы сидим исключительно друг с другом. Выходим только под надзором госпожи учительницы; впрочем, выходить особо и некуда — школа наша на отшибе. Потом остаемся одни, но тоже под контролем. Затем экзамен и свобода. И не знаешь, что с этим делать, пока хозяин постоялого двора не принесет тебе счет. Уже после этого, в рамках самостоятельной работы, слышишь о жизни других людей, про всю их грязь.
Что–то иногда делаешь. Бывает, что жалеешь больного ребенка, только их много, а всем не поможешь. А даже если и вылечишь какого–нибудь от горба, он тут же или в колодец упадет, или простудится насмерть. И попробуй только кого–нибудь полюбить: если будет из бедняков, родители тут же начинают его бить смертным боем, чтобы хоть что–нибудь из тебя выдавить. Они все знают, что волшебница злая. Детей мною пугают. Чтобы они все сдохли, ну разве я гожусь на то, чтобы мною пугали детей? Вот тобой детей не пугают, хотя рыцарь живет тем, что всем разбивает головы! Тебе всякий сопляк завидует, и всякая соплячка ручкой махает!