— Наверное, все же, нет.
— Что ты об этом знаешь? Что ты видел на дворе собственного отца? Ты когда–нибудь голодал?
— А что ты сама об этом знаешь?
— Кое–что знаю.
Ей не хотелось рассказывать про деревню, в которую она как–то попала. Солдаты забрали там все зерно, а вместе с ним и все съестное — в наказание. И стреляли из арбалетов во всех, кто выбирался за околицу. О худющем ребенке. Только он один еще стоял на тонюсеньких ножках. В нем были видны только глаза — зато очень выразительно. До сих пор она видела их иногда во сне. Мальчишка умер, когда она дала ему кусок хлеба.
— Если бы я умирал с голоду… — Губерт замолчал. Голодным он бывал частенько, как седьмой сын рыцаря, владевшего только одной деревней, но, чтобы по–настоящему умирать с голоду, шансов у него было мало. Скорее уж занялся бы разбоем, лишь бы кто–нибудь показал, где стоит. В доме было достаточно железа для всех парней. И в самих Козиямках было достаточно ребят, чтобы создать дружину. Когда же он уехал из дома на учебу к мастеру Якубу, а потом по турнирам… Нередко они всей компанией скакали по полю за зайцем. Мужик выступал, ну и получал по морде за свои выступления. А то иногда ребята немного тащили его за конем, чтобы показать мужику его место. Собственно, мужики всегда были Губерту безразличны, а своих у него никогда не было.
— Губерт, я все время думаю про Морриган.
— Не люблю я всех этих людей, а они, по–видимому, не любят меня. Только я не умею их убивать, и не желаю глядеть, как это делает кто–то другой. Люблю жить. Так уж привыкла. А вот Морриган всегда означает неприятности для волшебниц. И когда подумаю, что ради собственной забавы устроит мне костер…
— Мне не нравится, что ты собираешься во все это ввязаться. Ведь тебе же ничего наверняка не известно. Все это лишь школьные уроки и твои задумки. Не самые лучшие, впрочем.
— Я поеду, поищу. Если ничего не найду, вернусь.
— А если найдешь?
— Тогда этой Морриган уже не будет.
В конюшне Губерт чистил щеткой жеребца. Они оба любили это занятие. В такие редкие моменты громадный конище не кусался, с удовольствием поддаваясь ласкам щетки. Алисия сидела на жерди и смотрела.
— Поможешь мне купить коня?
— А на моем ехать не можешь?
— Но ведь тебе же не по пути?!
— Как это не по пути?! Я еду с тобой.
— Губерт. Это дело касается только волшебниц.
— Алинка, прежде чем ты доберешься туда, где это будет касаться волшебниц, можешь встретить парочку таких, которые будут касаться меня. Так что не спорь со мной. Отправляемся оба, и конец. В этом я разбираюсь получше твоего. И я так решил.
— У тебя нет долга благодарности.
— Есть у меня долг, нет у меня долга, но одну я тебя не пущу. Без каких–либо обязательств, я делаю это для себя. Я уже принял решение уйти из профессии, и так и сделаю, но прощание должно быть соответствующим. Потому что мне так хочется, а не потому, что когда–то мне дали по шее.
Он подошел поближе.
— Вечно любишь всякие авантюры.
— За это ты меня как раз и любишь.
— Вовсе и не люблю. Лапы убери. Как зовут твоего коня?
— Коняшка. А боевого — Конь.
— Но ведь это же не имена!
— Это имя, должность и обязанность. Опять же, они отзываются. Никаких других животных у меня ведь и нет.
Жеребец вновь потянулся зубами к Губерту. Рыцарь почесал его по носу.
Стражники у ворот их не узнали — большую часть своих вещей Губерт оставил дома у Али. В кольчуге и подшлемнике, с луком и новым копьем, без накидки, большей части доспеха, всего рыцарского великолепия и с повернутым щитом, висящим теперь у седла, он походил на обычного наемника. Скромность впечатления портил громадный и даже на вид очень дорогой Конь. Ехавшая за ним на Коняшке Алисия с немалым трудом запихнула волосы под капюшон и шляпу. Выглядела все же более эффектно — она не отказалась от любимых цветов, так что теперь сложно было сказать, кто из этой пары хозяин, а кто слуга; то ли это благородно рожденный вьюнош под опекой, то ли воин с разодетым пажем. Подумать о том, что наибольшая местная достопримечательность выезжает, стражи просто не могли — под широкими полями шляпы лица практически не было видно.