Для этого он должен был закрепиться в Египте и обеспечить интересы Франции в Африке и Азии в долгосрочной перспективе. Он хорошо понимал, что для этого потребуется привлечь местное население на свою сторону, стать мусульманином, и начал завоевывать умы правоверных. Он обещал египтянам построить новую мечеть и обнаруживал искренний интерес к религии Пророка. Принесло бы это нужный результат, если бы продолжалось много лет? Но все рухнуло в тот момент, когда оборвались его коммуникации с Францией.
Англичане в Индии имели постоянные связи с метрополией и могли поддерживать обмен ресурсами между Британией и Индостаном. У Бонапарта в Египте почва ушла из-под ног, когда Нельсон уничтожил его эскадру. А лучше сказать, он отнял у Бонапарта море.
Прошло семнадцать лет, и английский корабль «Нортумберлэнд» доставил императора на остров Святой Елены. Когда пленник увидел перед собой мрачную скалу, то воскликнул: «Лучше бы я остался в Египте!»
Это был крик отчаяния. Наполеон понимал, что Святая Елена — тупик, и здесь он завершит свои дни. Но в 1799 году тупиком стал Египет, и жизнь Бонапарта в Африке могла закончиться в любой момент: войны, религиозные фанатики, смертельные болезни не щадили пи вождей, ни простых солдат.
Сирийский поход стал отчаянной попыткой выбраться из тупика. И то, что не довершил Нельсон, докончил сэр Сидней Смит, не пустивший Бонапарта дальше Акра.
Но не Сидней Смит побеждал при Абукире и Трафальгаре. И площадь в Лондоне названа не именами деяний Смита или Корнуоллиса. Людская слава порой распределяется несправедливо, но подвиги этих англичан все же не так ярко отпечатались в памяти соотечественников, как атаки Нельсона. Почти два десятилетия Веллингтон шел дорогами побед и не снискал той всенародной любви, которую заслужил великий флотоводец.
Горацио Нельсон, гений, мистик и человек рока, имел три существенных черты, которые предопределили его победу над Наполеоном: прагматизм, чувство сопричастности божественному промыслу и любовь к родине.
Наполеон не был прагматиком, когда начинал Египетский поход, вторгался в Португалию и Испанию или решил окончательно победить Англию в Москве. Его величие связано с делами во благо Франции, а не с утопичными проектами и грезами о мировом господстве.
Сенат Французской империи, лишавший Наполеона власти, назвал его «иностранцем». Он был итальянцем, корсиканцем и в юные годы ненавидел французов. Позднее он сменил гнев на любовь, но невозможно поверить в полную искренность этого превращения. Любящий человек не стал бы подвергать соотечественников смертельным испытаниям ради торжества своего гения и честолюбия.
И если представить себе, что Англия на время покорилась завоевателю и царь подписал мир на развалинах Москвы, то какие роли должны были сыграть французы в этом совсем не шекспировском театре? Неужели солдаты, генералы, жандармы и чиновники стали бы актерами театра абсурда и несли бы гарнизонную и иную службу в Лондоне, Дублине и Эдинбурге, как они в течение месяца хозяйничали в Москве?
Или, будучи итальянцем, он любил родину своих предков больше, чем Францию? Но как тогда объяснить варварское разграбление, которому он подверг Ломбардию, Рим и другие итальянские государства?
Карьера Наполеона — это головокружительный взлет, а затем обескураживающее падение, которое довело его до попытки самоубийства. У Нельсона были неудачи, но их масштаб и последствия не идут ни в какое сравнение с его победами. По большому счету его карьера — это движение вверх но ступеням славы, и последняя победа убила и обессмертила героя.
Нельсон умел извлекать уроки из поражений и редко повторял свои ошибки. Он был способен вовремя остановиться. После фиаско в Булони он заявил: «Я больше не разрешу никаких атак, если сам в них не участвую...» И отказался от наземных операций.
Кто вовремя останавливается, тот избегает опасности. Наполеон пренебрегал этой восточной мудростью, повторял ошибки и пускался в новые авантюры. Одной Польской кампании было достаточно, чтобы понять: слишком дорого стоит война в холодном и нищем краю, и дальше идти нельзя. Но через пять лет он, пренебрегая разумными возражениями советников, попробовал выиграть еще одну «политическую войну».
Этот полушарлатанский термин выдумал он сам. Политическая война — это будто не настоящая кровавая бойня, а лишь демонстрация силы, дающая «победу по очкам». При этом побежденный должен признать силу аргументов победителя и принять его политические условия.
Он думал покорить Испанию, сделав ловкую рокировку и посадив своего старшего брата на престол этой страны. Гордый испанский народ не покорился политическому комбинатору и расстроил его планы.
Он явил русскому царю полумиллионную армию и полагал, что одного вида этого войска будет достаточно, чтобы противник вновь принял его условия. Один из редких примеров политической слепоты — его рассуждения но дороге в Москву о мире. Он говорил пленному генералу Тучкову о том, что нужно составить третейский суд для решения, на чьей стороне больше вероятности победы: если решат, что на русской, то пусть назначат место сражения, а коли на французской, так зачем зря кровь проливать, «вступим в переговоры и заключим мир». Ни Господь ли Бог должен был выступить третейским судьей?
Коленкур отметил в мемуарах, что Наполеон оценивал катастрофу в России как посторонний человек. На эту же черту императора обратил внимание граф де Лас-Каз. Если Нельсон — патриот, то Бонапарт — пришелец, неудавшийся верховный арбитр.
Наполеон не одержал политических побед ни в Египте, ни в Испании и Португалии, ни в России, потеряв в этих походах миллион человек. Значит, политических войн не бывает? Адмирал Нельсон дал неожиданный ответ на этот вопрос. Его действия в Копенгагене стали сочетанием военного удара, демонстрации (кораблей с бомбами) и шантажа. В итоге он выиграл войну и добился нужных политических результатов.
Адмирал Нельсон, сын сельского пастора, твердо верил в справедливость британского социального порядка, незыблемость законной монархии и истинность английского протестантизма. Он гордился принадлежностью к «старой школе», защищая колониальные владения британской империи. Признавая военный гений Наполеона, он считал своего врага разрушителем естественных устоев общества, безбожником, авантюристом и чумой рода человеческого.
Два героя никогда не видели друг друга, и вероятность такой встречи была очень мала. Наполеон мирился со вчерашними врагами (австрийцами, русскими, пруссаками), а затем лично знакомился с их правителями и военачальниками. Но мир между Францией и Англией был настолько хрупким и натянутым, что у лидеров двух стран не возникло желания повидаться.
Наполеон сказал при встрече русскому генералу Беннигсену: «Вы были злы при Эйлау». Можно ли представить, чтобы Бонапарт обратился с подобным замечанием к Нельсону?
Оба вождя были крайне честолюбивыми, амбициозными и не терпели возражений. Наполеон постепенно проникся сознанием того, что «весь мир к его услугам», как отметил Колен-кур. Нельсон привык быть плавным в бою. Хотя сферы влияния императора и адмирала несопоставимы, оба героя с определенного момента их жизни стали лидерами. И те люди, которые при встречах с ними не понимали, с кем имеют дело, попадали впросак. Например, Дени Декрэ, когда-то знавший Бонапарта по Парижу. Услышав, что «друг» приехал, Декрэ проявил лучшие свойства своей натуры:
«Я немедленно предлагаю всем товарищам представить их, рассчитывая на мое знакомство, бегу, исполненный торопливости и радости; салон открывается; я бросился, но одного взгляда, звука голоса было достаточно, чтобы я остановился. Тем не менее в нем ничего не было оскорбительного, по и того было достаточно; с тех пор я никогда не пытался перешагнуть определенной мне дистанции».
Не бывает дружбы между начальниками и подчиненными. Наполеон понимал это очень хорошо и указывал каждому на его место. «Дружба — одно название», — изрек он на острове Святой Елены.
Были ли Бурьенн, Бертье, Дезэ, Дюрок, Ланн, Бессьер друзьями Наполеона? Это можно сказать лишь для красного словца. Ланн называл Бонапарта на «ты», но, когда ему указали на неуместность такого обращения, неукротимый воин ответил: «Наполеон предает дружбу».