— Говорят! — посмеялся Эрик. — Похоже, ты веришь сплетням, что распространяют женщины за ткацкими станками, когда ткут тебе штаны на женской половине. Разве не я провел три года, исследуя Зеленую страну от Гуннбьёрновых островков до пролива, что ведёт на север, во Внешнее море? Увидел ли я там хоть один след живого человека? Ни одного!
— А мёртвого? — пробормотал мой отец.
— Если там кто и умер, то не из наших, поэтому их духи не причинят нам вреда. Клянусь, в Зелёной стране нет северных демонов.
— Значит, там есть другие?
Эрик пожал плечами.
— Ничего такого, чего стоит бояться мужчине. Это пустынная земля. Мы убедились в этом. Пусть трусы отворачиваются от богатства, если хотят. Я веду дела лишь с мужчинами.
Многие мужчины боялись Эрика. Я чувствовала это даже тогда, хотя узнала всю историю гораздо позже. Эрик прибыл в Исландию, когда мой отец, Торбьёрн, был ещё мальчишкой. В Норвегии Эрика объявили вне закона и изгнали за совершённые им убийства. Его самая первая ферма в Исландии была севернее Хорнстандса, но, когда мой отец впервые повстречался с ним, тот жил уже близ Ватнсхорна в долине Хейкадалюр. Это всего в десяти милях через холмы от Вифилсдалура, где вырос мой отец. Эрик был человеком, которым всегда восхищаются молодые люди — стремительный, дерзкий, всегда готовый к драке. Он притягивал к себе Торбьёрна, словно магнит, даже после всего, что случилось. Мой отец никогда ни в чём не обвинял Эрика. Итак, вскоре Эрик вновь оказался в беде, а Торбьёрн во всём поддержал его. Когда Эрика изгнали из Хейкадалюра, он обосновался на одном из островков в Брейдафьорде и оттуда нагонял страх на своих недругов.
К тому времени Торбьёрн женился на моей матери и перебрался в Лаугабрекку. Можно подумать, он был рад оказаться подальше от враждующих сторон, заполучив хорошую ферму по другую сторону от Снайфеля, а земля и молодая жена привяжут его к дому. Не тут-то было. Казалось, он немного успокоился, но как только Эрик призвал его снова, он ушёл. Мне тогда не было и года. Полагаю, новорожденная дочь не очень-то интересовала его. Он отправился в Оксни и ввязался в одну из ссор Эрика — из-за столбов почётного кресла, которые Эрик, как он утверждал, дал взаймы Торгесту из Брейдаболстеда.
Будь я мужчиной, я избегала бы кровной вражды как лихорадки. Как только вы ввязываетесь в серьёзную междоусобицу, из неё так просто не выйти, вы становитесь меченым на всю оставшуюся жизнь, которая, скорее всего, будет недолгой. Но тогда Торбьёрну повезло, и та вражда не дошла до убийств. На тинге Эрика приговорили к изгнанию на три года, и он был вынужден покинуть Исландию.
Думаю, если бы Торбьёрн мог, он отправился бы вместе с ним. Мой отец был в некотором роде разумным человеком, но в то же время вполне мог променять богатое наследство и семейное будущее на компанию изгнанника и отправиться в путешествие на край света вместе с Эриком. От отплыл на нашей лодке из Лаугабрекки вместе с кнорром Эрика, пока они не миновали все островки, и лишь Снайфель ещё виднелся за кормой. Тогда Торбьёрн неохотно повернул домой, и три года мы ничего не слыхали об Эрике. Как я уже упоминала, Эрик вернулся в Лаугабрекку той зимой, когда мне исполнилось четыре, тем самым положив начало моей собственной истории. Это первое событие, которое я помню, первая временная веха. До этого я не могла представить, как что-то вообще может измениться.
Глава вторая
Шестое июля
Обычно вулкан виден за сотни миль, и моряки используют его как ориентир на всём западном побережье. Даже когда сам Снайфель пропадает из вида, шапка из облаков всегда укажет место, где он находится. Укрытая ледяным покровом, гора дрожит и плавит камни, зажатые между огнём и снегом. Где-то под этим гладким белым конусом находятся врата в царство Хель, хозяйки преисподней.
Снежный купол блестит в лучах вновь появившегося весеннего солнца. Склоны вулкана пестреют белым и грязно-коричневым. Воздух свеж и солён, звенит птичьими криками ранних ловцов устриц.
Табун лошадей мышиной масти движется по тропе вдоль лавового поля между Лаугабреккой и Арнастапи. Три лошадки несут всадников — опоясанных мечами мужчин в шерстяных плащах, капюшоны откинуты на спину. Два орла парят над Снайфелем; с высоты птичьего полёта лошади и мужчины кажутся серыми пятнышками, не больше мыши. Орлы поднимаются по спирали в восходящих вихрях всё выше, и длинный полуостров с высоты становится виден целиком.
Ниже вулкан скрывается из вида, тропа петляет между застывших глыб лавы, изломанных чёрных великанов и троллей. Копыта цокают по камню, позвякивают уздечки. Четвёртый всадник заметно меньше остальных. Её щёки раскраснелись от холода и жара, а волосы развеваются по ветру. Она едет верхом по-мальчишески, юбка прихвачена на седле. Девочка держит поводья покрасневшими руками, пряча их в густую лошадиную гриву, чтобы согреться. Она скачет на серо-белой кобыле, рядом с которой семенит жеребёнок со счастливой звездой во лбу. Маленькая девочка облачена в коричневый шерстяной плащ, как и взрослые, на ней платье и рубаха из неокрашенной шерсти, вышитая цветными нитями на запястьях и вороте. Рубаха застёгнута двумя маленькими брошками, почти такими же, как у взрослых женщин.
Табун выходит из лавовых полей на заиндевелые пастбища. Снайфель скрылся за горой, называемой Стапафель, возвышающейся над Арнастапи. На западном склоне Стапафеля, уставившись в море, туда, где садится солнце, сидит огромная троллиха, обращённая в камень. Лошади цепочкой пересекают замёрзший ручей. Когда приходит черёд кобылы, маленькая девочка не трусит. Кобыла с трудом пересекает ручей, копыта скользят по льду. Она размахивает хвостом и карабкается на замёрзшее пастбище, жеребёнок не отстаёт. Табун движется дальше.
Не думаю, что отцу приходило в голову, что я нуждаюсь в женщине, которая заменила бы мне мать. Его выбор приёмных родителей определяли другие причины. Ведь я была девочкой, и он, должно быть, считал, что я должна получить поддержку своих родичей, всех кого только смогу, если унаследую Лаугабрекку. Он выбрал Орма, потому что знал, что тот поддержит меня, даже если я останусь одна. Многие исландские женщины благодарны за поддержку своим приёмным отцам, даже когда собственная родня отворачивалась от них.
Я не грустила, покидая отцовский дом. Там не осталось никого, кого я любила. Я помню ту первую поездку в Арнастапи. Теперь мне это кажется странным, ведь на самом деле мы проехали всего несколько миль. Но это оказалось путешествие из одной жизни в другую. Мне было пять с половиной лет.
Судьба благоволила мне, потому что другой стороной в этой сделке оказалась Халльдис, жена Орма. Она заменила мне потерянную мать. Мне повезло с ней, но кое-что меня всё же смущало. Частенько поговаривали, что Халльдис — ведьма. Конечно, когда я впервые оказалась в Арнастапи, её семья ещё не были христианами. Нас всех окрестили, когда мне почти исполнилось четырнадцать. Как ни странно, на этом настояла именно Халльдис, но об этом я расскажу в своё время.
Арнастапи примыкал с востока к владениям моего отца. Ферма смотрела прямо на Брейдавик, и в ясные дни можно было увидеть всё побережье, зимой — белое, летом — усеянное лоскутами снега, от самой оконечности Снайфельснеса и далее до ледяной шапки Лангьёкулля. О нём я узнала много позже, когда мы с Карлсефни отправились из Глаумбера на тинг. Прямо под нашей фермой раскинулся Брейдавик, и именно от нашего причала в этом заливе мы отплыли однажды из Арнастапи к Зелёной стране. Но когда я была маленькой девочкой, и ничего не знала ни о Карлсефни, ни о путешествиях, которые мне предстоят.
Я росла под сенью Стапафеля, в моём детстве за ним всегда возвышался склон Снайфеля. Иногда гора бушевала, и штормы скрывали её лик, часто её покрывали облака. Я помню ясные зимние деньки и лунные ночи, когда Стапафель нависал над нами, словно причудливая чёрная тень, и тёмные вечера, когда северное сияние переливалось над головой. Боги поднимались туда, и в бурные ночи мы могли слышать, как Тор сражается с демонами, живущими в сердце горы. Снайфель тоже населён низшими созданиями: гоблинами, эльфами, троллями и прочей неизвестной нечистью. Я часто мельком видела их. Стоит в упор посмотреть на кого-нибудь из их народца, они сразу же превращаются в искорёженные лавовые столпы, поэтому никогда нельзя точно сказать, что ты видел на самом деле. Когда я была маленькой, я боялась горы, но с ранних лет мне приходилось подниматься с пастбищ выше, на звук колокольчиков, которые вешали на шею скотине, прямо в лавовые поля, окружающие наши земли. Находясь в лавовом поле, ничего не видно, кроме причудливых каменных фигур и глухих тупиков. Сейчас лава застыла, но некогда была красной и жидкой. Я видела, как Гекла выбрасывает алое пламя и пепел до самого Глаума, и знаю, что боги даруют нам землю лишь на время. Арнастапи казался таким даром, вырванным у Снайфеля, а для меня то были десять лет детства, вырванного у судьбы. Жизнь такая непостоянная.