Если представляю свою душу, а я делаю это во время молитвы, то я представляю её в форме Стапафеля. Перемена места или другая вера не смогут изменить этого. Я жила под склонами Стапафеля с самого рождения и до шестнадцати. С тех пор я больше никогда не видела его, но это не имеет значения. Моя душа похожа на зубчатый пик, со скалой на вершине, напоминающей стоящего человека, и камнями по гребню хребта, похожими на троллей. У подножья скал — каменные осыпи, не такие уж и неприступные, если знать путь наверх.
Каждый день мы трудились на пастбищах и лугах Орма. Мне поручили пасти коровье стадо, когда я едва доставала макушкой до коровьего брюха, и я научилась делать масло, скир, сыр и забродившее кислое молоко. Ещё мы держали свиней и домашнюю птицу. Прямо перед нашим домом, не доходя до берега, на вершине скалы располагались несколько прудов, которые были получше, чем маленькое озерцо в Лаугабрекке. Наши утки оставались там круглый год, они будили нас каждым зимним утром, крякая у двери, выпрашивая объедки. На прудах они смешивались с дикими утками и гусями, а весной чирки и кряквы устраивали гнёзда в зарослях. Мы собирали яйца, как домашних, так и диких птиц, а если взять яйца у дикой птицы, то она отложит ещё одну кладку, точно так же, как и морская птица. Собирать яйца в зарослях камыша, бродя по самые бедра в зеленоватой воде было моей обязанностью.
Ещё мы собирали на скалах яйца кайр, но попадались и кладки моёвок, чаек и тупиков. Зимой мы нашли пещеру, из которой исходил странный синий свет. Пока я не переехала в Эриксфьорд, я никогда не замечала шум, который издаёт море и птицы. Везде, где я жила до этого, я слышала, как волны бьются о скалы, и поначалу тот фьорд показался мне необычайно спокойным. И даже здесь, когда чайки летают над Тибром и кружат над Английским городком, их крики напоминают мне о доме. Иногда в Риме я ощущаю солёный воздух, я прислушиваюсь, и, конечно же, не слышу, как волны разбиваются о берега Ватиканского холма.
Когда была маленькой, я боялась крачек, набрасывавшихся на любого, кто появляется около их гнездовий. Возможно, из-за этого я не любила дорогу в Лаугабрекку, пролегавшую мимо. Дом моего отца располагался всего в двух милях от места, где я жила, но в детстве это расстояние представлялось мне как двадцать миль. Чаще всего я видела отца, когда он приходил на наш берег, зимой там хранилась его лодка. Наш берег, в отличие от берега в Лаугабрекке, был защищён с запада. Береговая линия, усеянная серыми валунами, перемежалась с серыми и жёлтыми песчаными участками, на которые вытаскивали лодки. В отлив я пробиралась на покрытые водорослями скалы и песок. Когда я приближалась, птицы недовольно разбегались, словно мыши. Я любила спускаться на берег вечером, когда мужчины возвращались с рыбной ловли, и наблюдала, как выгружали на берег корзины, полные трески, скумбрии или сайды, в зависимости от времени года. Иногда, когда выдавался спокойный вечер, Орм брал меня с собой на рыбалку с берега, или мы ставили силки на кайр, хотя я и была девчонкой. В действительно спокойные дни мы отправлялись на берег под птичьи скалы и возвращались с охапками плавника. Однажды мы притащили большой ствол дерева к дому. В те времена берега были завалены древесиной, поселенцам хватало древесины на всё: для постройки домов и лодок. Но те времена давно прошли, и сейчас, считайте, что вам повезло, если вы найдёте немного щепок для растопки. Будь у Орма сын, полагаю, я вряд ли бы села в лодку до того, как мы отправились в наше путешествие. А так, я умела грести и править рулевым веслом, когда мне ещё не исполнилось и семи. Я знала побережье близ Арнастапи почти также хорошо, как и любой мальчишка в округе.
А ещё Орм брал меня в сухопутные поездки. Я всегда любила ездить верхом, куда угодно, мне нравилось посещать фермы по берегам Брейдавика. Каждый год, накануне зимнего солнцестояния, на земле нашего соседа Бьёрна, под горой Оксл, проводились игры. Это одинокий вулкан посреди равнины, довольно близко от нас — в тихие зимние дни в Арнастапи мы чувствовали запах серы и видели поднимающийся дым. Он извергался, когда мой дед жил в Вифилсдалуре. Я помню, как однажды зимой ехала по замёрзшему берегу на санях, направляясь на ферму Бьёрна. Горы исчезали вдали, белые, будто покрытые солью, помню морозный воздух и запах серы. Люди со всего Снайфельснеса приезжали на игры и неделями жили там. Мужчины играли в мяч и устраивали скачки, и, конечно же, проводились бои жеребцов, тогда для нас это был священный ритуал. Ставки на бои часто были очень высоки, поэтому иногда вспыхивали ссоры. В один год поймали раба, которого подкупили, чтобы убить Бьёрна во время праздника. Раба отвели к ущелью Эйр и казнили там. Годом ранее, за Бьёрном охотилась шайка мужчин, но им не удалось поймать его, ни тогда, ни потом. Так было всегда; даже в мирные и спокойные годы угольки вражды не угасали и продолжали тлеть. По мере того, как я подрастала, мой главный интерес к играм заключался в том, чтобы поглазеть на молодых парней, которые приезжали на состязания. Я знала, что мой отец будет выбирать мне мужа из семей, которые поддерживали нас в междоусобицах, особенно семьи Бьёрна или Кьяллекингса. Поэтому я молча наблюдала за ними всеми, когда они собирались в одном месте.
На самом деле, мы ни с кем не враждовали, живя достаточно отдалённо. Обычно люди съезжались все вместе зимой. Зимой меньше работы, а летняя погода в Исландии хуже, чем в Зелёной стране, так мне кажется, хотя, зимы не такие суровые. Когда Халльдис из Рифа, что на севере от Снайфеля, приехала в Арнастапи, она сказала, что здесь царит спокойствие и дождь. Из Рифа или Фродривер мы часто видели ледник, искрящийся на солнце, а за ним громада туч, будто тень — это означает, что на нашей стороне льёт дождь.
В детстве я обожала солнце. Халльдис рассказывала мне сказку как Солнце и Луне суждено гнать свои колесницы по небу, спасаясь от преследующих волков. Моё солнце не знало волков. Я представляла его как храброго, богоподобного красавца, а когда он являл нам свой лик, наша жизнь в Арнастапи преображалась. Я помню один денёк, должно быть, мне было лет семь-восемь, когда солнце яростно палило над пастбищами, а ветра не было вовсе. Я лежала на спине, вытянув руки и ноги, распластавшись, словно морская звезда. Я чувствовала, как солнечные лучи тянутся ко мне, прикасаясь к моей коже, волосам и закрытым глазам. Мне казалось, тепло солнца пробирало до самых костей. Я прищурилась, глядя в голубое небо, и почувствовала, что падаю и падаю, тону в его сиянии и тепле. Я была невинна, но всё же знала, что такое страсть. Это чувство редко посещало меня. Брак подразумевал хорошую компанию, но такая страсть пылала лишь в самом начале. До сих пор я люблю солнце, хотя, в этой стране его милости ничего не стоят, а его магия — обыденность.
После моих первых голодных лет, в Арнастапи запасали достаточно еды. Несколько зим у нас даже было зерно, которое Орм обычно получал от родственника, владевшего фермой в Рейкьянесе. Я помню, как зерно измельчали в ручной мельнице, а затем Халльдис показывала мне, как замесить из муки тесто, как раскатать его на хлеба, и печь их на плитах из мыльного камня на огне. Это занимало много времени, и я до сих пор считаю, что нет ничего более аппетитного, чем запах пекущегося хлеба. Хлеба получались белыми в чёрных пятнах, словно камни и снеговые лоскуты на леднике. Хлеб был плоским, у нас никогда не было дрожжей, которые используют здесь, в Италии. Мы разрезали круглые хлеба на четвертинки и намазывали на них масло. Я помню, как обжигала пальцы, а масло стекало по подбородку и по пальцам. Я облизывала ладони, словно кошка, что умывается, сидя на пороге римского дома. К весне зерно закончится, и мы как обычно, снова будем есть масло и рыбу. Но хлеб был моим любимым лакомством, я никогда его не забывала.