— Что ты делаешь?
— Не даю никому помешать нам.
Она приподняла бровь.
— Помешать? А что мы делаем?
Манус не ответил. Он поднял одеяло с кровати и закрыл им окно. В комнате стало темно, лишь несколько лучей проникало в дыры в ткани.
Она с интересом заглянула в дырку, пока он зажег несколько свечей. Теплый свет заполнил хижину, и его кожа стала бронзовой.
— Манус? — снова спросила она. — Что мы делаем?
Он тут же оказался в другой части комнаты, и она оказалась у стены, прижатая его телом. Он склонился, его губы скользнули от плеча до уха.
— Ты говорила правду? — его голос был хриплым. — У священника?
— Да. Фейри не умеют врать.
— Ах, да. Я забыл, — он поймал ее ухо зубами, нежно прикусил чувствительную кожу, вызывая искры в ее теле до пальцев ног. — Никто еще так не говорил обо мне.
— Тогда все они ошибаются.
Манус отодвинулся, и она снова затерялась в его глазах. Она видела горы с такими зелеными деревьями, что ее глаза болели. Водопады обрушивались с высоты, поднимая облака брызг. Древние звери поднимали головы с рогами, на их спинах были цветы. Она видела мир фейри в его глазах, но и не только это.
— Поцелуй меня, — прошептала она. — Я твоя, Манус из Уи-Нейлла. И другого не будет.
* * *
Манус хотел дать ей незабываемую брачную ночь. Он хотел дразнить ее, шептать обещания ей на ухо, притворяться джентльменом, хоть и не был таким. Она заслуживала всего его контроля и всей страсти.
Но она сказала слова, что делали ее навеки его. Брачный обет мало значил, когда женщина была неверной. Эта странная женщина по своей воле дарила себя, свою жизнь и душу обещанием, которое украло его сердце.
Нити его контроля натянулись, трещали. Он бросился, прижался к ее телу, поглощал ее губы с агрессией, которая удивила его. Она была на вкус как море.
Она жалила его душу как морская вода солнечный ожог, а потом успокаивала боль нежным прикосновением.
Манус прижал ладони к ее лицу, отклонил ее голову, чтобы проникнуть глубже в ее рот. Его ладони дрожали. Он прижал пальцы к ее щекам сильнее и понял со страхом, что в его венах горела не агрессия или страсть. Это было желание, такое сильное и жестокое, что он хотел оставить на ней свой след, даже на ее душе.
Он испугает ее, и ей стоило убежать от него, когда он был таким. Не будет нежных ласк, не будет шепота, только огонь, что поглотит ее целиком.
Но он не мог остановиться.
Он двигался губами по ее высоким скулам, по ее изящному горлу. Она едва дышала, ее ноги дрожали.
— Я не знаю, как быть мужчиной, которого ты заслуживаешь, — прошептал он в ее кожу. — Я не могу быть нежным. Я не могу быть хорошим.
— Ты такой, — прошептала она и сжала пальцами его волосы. — Люби меня, как мужчина любит женщину, Манус. Я не из стекла. Я — фейри, и я больше чем любая женщина, с какой ты был раньше.
Ее слова ударили молнией по его разуму. Они пробежали по его спине и чуть не лишили его ног от желания.
— Я так сильно тебя хочу, — выдавил он. — Я еще никого так не хотел.
Его пальцы дрожали, пока он развязывал ее платье. Он потянул за белый бантик, лента упала шелковой лужицей на пол.
Кружева раздвинулись, ткань едва держалась на ней. Он подвинул ткань, чтобы видеть гладкую кожу ее плеч. На ней не было ни пятнышка. Ни шрамов, ни следов ранок из детства. Сирша была вся из молочно-белой кожи, что становилась серебряной в свете луны.
Он опустил кружево пальцем, подцепив за край. Оно соскользнуло, замерло на ее талии, и она выглядела так, словно выходила из моря в его руки.
Манус видел ее кожу до этого. Видел ее без одежды, но это было другим. Одно дело видеть фейри в ее среде обитания. Другое — видеть ее в его доме, стоящую как уязвимый новорожденный.
— Твои ладони дрожат, — прошептала она.
Он благоговейно смотрел, как Сирша сжимает его ладонь и прижимает к своим губам.
— Ты не знаешь, что будет, — задыхался он, напоминая себе, что она была хрупкой.
— Ты перегибаешь, — она слабо улыбнулась. — Разве нам нужно столько думать?
Если все пройдет хорошо, в ее голове и не будет мыслей, только его вкус. Манус не мог дышать. Он смотрел на идеал, касался ее и переживал, что оставит след.
Его грязные пальцы не должны были трогать ее, хоть он украл ее. Русалки были из легенд. Она была богиней, а он — лишь уличной крысой.
Она шагнула вперед без звука.
— Я не знаю, что делаю, но ты же скажешь, если я сделаю что-то не так?
Он выдохнул с дрожью.
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему ты позволяешь мне прикасаться к тебе?
Она улыбнулась и прижала ладонь к его щеке.