За всех жертв, попавших в ваши руки,В ваши мозолистые кровавые руки с пальцами, обрубленнымиВ ожесточенных абордажах!Делайте из меня некую вещь, как будто бы меняВолочат — о наслаждение, о поцелованная боль! —Волочат привязанного к лошадям, а вы их хлещете плетью.Но это в море, это в мо-о-оре, это в МО-О-О-ОРЕ!Эй-эй-эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй! ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!В МО-О-О-О-ОРЕ!Эх! Эй-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!Всё — криком! кричи — всё! ветра, волны, лодки,Моря, марсы, пираты, моя душа, кровь, и во-о-оздух!Эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй! Всё поет криком!FIFTEEN MEN ON THE DEAD MAN'S CHEST.YO-HO-HO AND THE BOTTLE OF RUM!Эй-эй эй-эй эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!Эй эй-эй эй-эй-эй-эй! Эй-лаб-лахб- лаХО-Оаха-а-а-а — ааа!AHO-O-O О O-O OOOOO — yyy!...SCHOONER AHO-O-O-O-O-O-O-O-O-O — yyyy!Darby M'Graw-aw-aw-aw-aw!DARBY M'GRAW-AW-AW-AW-AW-AW-AW!FETCH A-A-AFT THE RU-U-U-U-U-UM, DARBY!Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!Что-то во мне рвется. Смеркается алое.Я перечувствовал слишком, чтобы чувствовать дальше.Моя душа исчерпалась, точно внутри меня только эхо.Скорость маховика ощутимо гаснет.Мои грезы убирают руки с моих глаз.Внутри меня пустота, лишь пустыня, ночное море.И стоило ощутить внутри это ночное море,Как из его дали поднимается, из его молчания рождаетсяСнова, снова безмерный древнейший крик.Вдруг — как молния звука — в ней нет грохота, только нежность —Внезапно охватывая весь морской горизонт,Волглый темный ночной человеческий рокот,Голос дальней сирены, плачущей, зовущей,Из глубины Дали, из глубины Моря, из души Бездны,И в такт ему, как водоросли, болтаются мои разобранные грезы…Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yy...Schooner a Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yy...О роса, выпавшая на мое возбуждение!О ночная свежесть моего внутреннего океана!Вот все во мне предстоит этой морской ночи,Полной глубоко человеческой тайны ночных волн.Луна всходит на горизонте,И просыпается, как слеза, счастливое детство во мне.Прошлое восстает, как будто этот морской крикБыл запахом, голосом, эхом мелодии,Призывающей в моем прошломТо счастье, которое больше ко мне не вернется.Это было в спокойном старом доме на берегу реки...(Окна моей спальни, как и окна столовой,Выходили поверх низких крыш на ближнюю реку,На Тахо, эту самую Тахо, но в другом месте, подальше.Если сейчас подойти к тем самым окнам, к тем окнам не подойдешь.То время прошло пароходным дымом в открытом море…)Добавляется необъяснимая нежность,Трогательные слезливые угрызения совестиПо всем тем жертвам — особенно детям, —О которых я грезил, представляя себя пиратом,Трогательное сочувствие, ведь они были моими жертвами;Нежное и легкое, ведь на самом деле они ими не были;Путаная нежность, синеватая, как потускневшее стекло,Поет старые песенки в моей бедной больной душе.О как я мог воображать, грезить о таких вещах?Как я далек от того, кем я был только что!Истерия ощущений — то таких, то обратных!Белесое утро встает забвением, отбирающимЛишь вещи определенного ощущения — шума воды,Легкого плеска речной воды о причал.Парусник проплывает у того берега реки.Дальние горы цвета японского синего,Домики Алмады,И то, что есть от легкости и от детства в этом утреннем часе!..Ласточка пролетает,И нежность моя растет.Но все это время ничто ни в чем не воскресло.Все это было лишь легкой лаской по коже.Все это время я не отводил глаз от моей дальней грезы,От моего дома рядом с рекой,От моего детства рядом с рекой,От окон моей спальни, выходящих на ночь на реке,И лунное сияние, рассеянное по воде…Моя старая тетя, она меня так любила, из-за сына, которого потеряла…Моя старая тетя обычно перед сном мне пела(Хоть я и был слишком взрослым для этого)…От воспоминаний слезы капают мне на сердце и отмывают его от жизни,И во мне поднимается легкий морской ветерок.Иногда она пела «Корабль Катрина»:Плывет там Корабль «Катрина», По водам морским плывет...А иногда такую тоскливую и такую средневековую мелодию,Это была «Прекрасная Инфанта». Я вспоминаю, и во мне поднимается бедный старческий голосИ напоминает о том, как мало я вспоминал о ней, а она меня так любила!Каким неблагодарным я был — и вот что я сделал с жизнью!Это была «Прекрасная Инфанта». Я закрывал глаза, а она пела:Как-то Прекрасная Инфанта В саду своем была допоздна...Я приоткрывал глаза и видел окно, полное светом луны,А потом опять закрывал глаза, и во всем этом было счастье.Как-то Прекрасная Инфанта В саду своем была допоздна Золотой свой гребень держала Расчесывала косы онаО мое детское прошлое, игрушка, которую мне разломали!Невозможность отплыть в прошлое, в тот дом и ту привязанность,И остаться там навсегда, всегда ребенком, всегда всем довольным!Но все это было Прошлое, уличный старый фонарь на углу.Эта мысль несет холод, голод, столь это недостижимо.От этой мысли мне как-то странно неловко,О медленный водоворот расходящихся ощущений,Легкое головокружение, путаница в душе,Разломанные злости, нежности, как тележки на веревочке, с которыми играют дети,Огромные обрушения воображения на глаза ощущений.Слезы, бесполезные слезы,Легкие ветерки противоречия, чуть задевающие поверхность души.Я, чтобы выйти из этого состояния, усилием вызываю в памяти,Безнадежным усилием, увядшим, пустым, вызываюПесенку умирающего Великого Пирата:Fifteen men on the Dead Man's Chest. Yo-ho-ho and a bottle of rum!Но песенка — это прямая линия, плохо прочерченная во мне…Новым усилием мне удается вызвать перед глазами душиКоторый раз, но уже используя почти литературную фантазию,Ярость пиратства, резни, позыв к грабежу, почти ощутимый на вкус,К бессмысленной резне женщин и детей,К бездумным издевательствам над пассажирами, чтоб нам только развлечься,И чувственное наслаждение ломать и портить самое дорогое для других,Но мне страшно грезить об этом, как будто что-то мне задышит в затылок.Я вспоминаю, что было бы забавноВздернуть сыновей на глазах их матерей(Но я невольно ощущаю себя их матерями),Закопать живьем на необитаемом острове четырехлетних детей,Подогнав к берегу лодки с родителями, чтобы смотрели(Но я содрогаюсь, вспоминая о сыне, которого у меня нет, и он спокойно спит дома).