— Не болтайте лишнего, лейтенант, и идите своей дорогой, — сказал он, даже не пошевелившись, не изменив позы.
Девушка понимала, что лишается последней своей надежды, и снова зарыдала, а Жорж не выпускал из своих ладоней ее руку, совсем еще детскую руку, теплую, как птица.
— Послушайте меня, сержант. Ровно через пять часов я возвращаюсь туда, на позиции. Я провел лишь один вечер в этой проклятой дыре, и это моя единственная ночь. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Все это одни разговорчики. Покажите-ка мне ваши документы.
И пока высокий полицейский изучал его бумаги, освещая их замаскированным фонарем, Данте на своем цоколе, совсем белый в лунном свете, казалось, сумел оценить эту сцену. В темноте грузовика люди беспокойно шевелились; кто-то с философской невозмутимостью курил сигарету. Девушка шмыгала носом и вытирала платком глаза.
— Порядок, — сказал сержант. — Забирайте свое чучело, и пусть в следующий раз она лучше смотрит на часы.
Она была вовсе не дурна собой, пожалуй, даже изящна, исполнена той особой, присущей неаполитанкам грациозности, которая наводит на мысль о Востоке, с кроткими глазами газели и длинными шелковистыми волосами. Жорж проводил ее до самой двери.
— Мы увидимся завтра? — спросила она.
— Я уезжаю еще до зари.
— И далеко?
— По ту сторону света.
Она внимательно и серьезно посмотрела на него, потом сказала: «Я понимаю», приблизила свое лицо к его лицу и быстро поцеловала в губы.
— А теперь быстрее идите к себе, — сказал он, — и вспоминайте хоть изредка обо мне! — (Но он говорил по-французски, и она не понимала его, и все-таки слушала, догадываясь своим женским инстинктом о чувствах, которые обуревали его.) — Вспоминайте хоть изредка обо мне, потому что через несколько часов я вновь окажусь во власти этой старой как мир жестокости, и я сам удивляюсь, как я сегодня смог устоять. А уж я вас не забуду, вас, имени которой я даже не знаю, не забуду, вероятно, потому, что благодаря вам я убедился, что я еще существую, что я еще не окончательно превратился в целящийся глаз, в руку, нажимающую на гашетку смертоносного орудия. И может быть, я потому и умру, что никогда не смогу спокойно выносить страдания других. Девочка, вы скоро позабудете обо мне, но это не имеет значения, ведь вы навсегда будете связаны в моем сердце с чем-то, что война не сумела окончательно во мне уничтожить.
Ему хотелось сжать ее в своих объятьях, зарыться лицом в ее мягкие волосы, но он не стал этого делать; и вот теперь, через столько лет, он оказался в том же зале и вспоминал ту незнакомую девушку, танцуя с Мари-Луизой, которая говорила ему:
— Знаете, Жорж, а ведь в Палермо мы будем совершенно свободны. Мой муж останавливается там на несколько дней, у него важное деловое совещание.
И она улыбалась, и рука ее трепетала в руке Жоржа, но не как робкая птичка, о нет! — а как нервный, нетерпеливый, беспокойный зверек.
7
На следующий день ранним утром они взяли курс на Палермо, но до отплытия им пришлось прогнать с яхты черного кота, который, непонятно как, спрятался за маленькой парусиновой лодкой.
— Надеюсь, вы не суеверны! — смеясь, сказал Даррас.
Но он никого не заразил своим хорошим настроением, и кот тут был ни при чем. В отношениях между пассажирами установилась какая-то принужденность, и только Герду Хартман это, казалось, не коснулось. Сидя на набережной в тени большого ящика, кот наблюдал за тем, как матросы поднимают якорь. Впрочем, он был не весь черный, белые пятна на лапках придавали ему изысканный и респектабельный вид.
Гладкая, как в огромной чаше, поверхность воды у Сорренто отражала все побережье с виллами, кипарисами, купами зеленых апельсиновых деревьев и более темным руном виноградников. Солнце еще не вставало, и в неярком утреннем свете особенно бросалась в глаза чувственная красота окружающей природы, и уже не удивляло множество храмов Венеры, развалинами которых был усеян весь берег, они словно бы увековечивали культ любви и наслаждений.
После короткой остановки на Капри — Жоннар торопился в Палермо — «Сен-Флоран» попал в зону мертвого штиля. Все кругом было неподвижно — море цвета цинка, небо, затянутое влажной пеленой. Солнце над яхтой — словно огромный воздушный шар — было окутано той легкой дымкой, дрожащий блеск которой ранит глаза. Под тентом жара становилась удушающей. Хартман и Жоннар предпочли спуститься в кают-компанию, чтобы там поработать около вентиляторов.
— И как только этот кот сумел без трапа взобраться на борт, да еще так далеко от набережной? — спросила Герда Жоржа.