Он вернулся на капитанский мостик, поискал сигареты и среди личных вещей команды наткнулся на пачку «Macedonia», затем в каюте капитана принялся за письмо. Знаешь, Серж, тебя, вероятно, позабавило бы то положение, в которое я попал, тебе известно, как крепко я привязан к земле. Без всякой рисовки он изложил самую суть своего приключения, ему становилось легче, оттого что он поверял свои мысли и чувства бумаге. И вот теперь я на этом разбитом корабле, под ногами у меня бездонная бездна, кишащая бесчисленным множеством животных, которые даже в кошмарном сне не привидятся. Приближается ночь, а внизу лежит тело несчастного помощника кочегара, которое я один, без посторонней помощи, не могу высвободить, и это мучит меня! Я стараюсь отогнать от себя эту мысль и думать о том, что в этот самый час тысячи славных парней, вроде тебя, гуляют по добрым старым, улицам или наслаждаются вечерней свежестью на террасах пивных баров, за столиками, уставленными прохладительными напитками. Но ты только не заблуждайся, Серж, сейчас я живу в полном согласии с самим собой, несмотря на все, что я тебе тут порассказал. Впрочем, мне уже не раз приходилось чувствовать, что я совершил глупость, но к этому примешивалась высшая радость от сознания, что совершил я это потому, что мне мой поступок представлялся вполне разумным. (Я давно уже привык к мысли, что вся моя жизнь — это цепь бумажных колец, через которые я прыгаю ради забавы!) Как бы то ни было, я потерял свою новую работу, но я о ней не жалею. Как и о предыдущей, хотя раздобыл мне ее ты и я могу показаться тебе неблагодарным и легкомысленным. Станешь ли ты упрекать меня за это? Мне бы не хотелось тебе об этом писать, но знай, что Джимми Лорни обворовывает своих авторов и что однажды мне случайно довелось присутствовать при таком спектакле, после которого у меня исчезли все сомнения и я решил порвать с ним. Автор, о котором идет речь, оказался более внимательным, чем его собратья, и обнаружил массу подлогов в своих счетах. Он стал грозить Джимми судом. И вот тогда я услышал, как отец Джимми, старый Филипп, тоже настоящая акула, буквально бросившись на колени перед обворованным автором, молил: «Нет, Марсель, ты не засадишь Джимми в тюрьму. Нет, Марсель! Ты не засадишь моего сына в тюрьму!» Трогательно, но с меня было достаточно! А сама работа мне нравилась. По вечерам, когда мне хотелось, я мог пойти в театр. Встречался с артистами, режиссерами, писателями. Работа относительно легкая, живая, лучшее из всего того, что я перепробовал! Короче, я расстался с Джимми. Как секретарь, я обязан был хранить его секреты, а они представлялись мне все более и более грязными, и все это стекалось ко мне, словно в какую-то сточную яму. В его способе подделывать счета не было даже ничего гениального. Я же был настолько неискушен, что ничего не замечал. А он, этот паразит, купил себе дом в Монфоре, виллу в Ментоне и тому подобное! Первое глубокомысленное заключение: честным путем не разбогатеешь. Второе глубокомысленное заключение: мы все в какой-то степени соучастники всех творящихся в этом мире несправедливостей! (Есть над чем посмеяться!)
С наступлением сумерек туман словно бы угас, хотя то тут, то там пробегали странные скользящие тени. Отложив перо, Жорж через иллюминатор наблюдал за этим необычным явлением. Должно быть, где-то там, наверху, порыв ветра медленно приводил в движение пласты этой бесформенной массы, и, перемещаясь, они образовывали глубокие воронки, которые сразу же исчезали, порой обнажая гладкую, молочно-белую поверхность моря. Далеко-далеко, в мире, населенном людьми, солнце уже спускалось к холмам, вытягивая и удлиняя тени на еще затопленных зноем улицах. А здесь вечер — лишь давящий серый туман, словно пронизанный трепетом крыльев. Знаешь, Серж, время для меня тянется удивительно медленно на этом чертовом корабле, среди этого тумана, напомнившего мне, как однажды, в Италии, близ Сессы-Аурунки, в таком же вот мареве, разыскивая место расположения своей части, я, ничего не подозревая, направил свой джип по минному полю. Вот ужас-то был! И еще одно, Серж. Пусть тебе это и покажется слишком сумасбродным, но у меня, ко всему прочему, было назначено два свидания в Палермо, с двумя женщинами, на выбор! По правде говоря, только первое имело для меня значение. И оба эти свидания я прозевал, может быть, этим и объясняется то, что я помимо своей воли так грустно заканчиваю письмо. Он добавил несколько сердечных слов, сложил листок, вложил его в конверт и вышел на палубу.