— Вы действительно хорошо говорите по-немецки. Как вы его выучили? — спросила Герда Хартман.
— В постели, мадам.
— Это наилучший способ, nicht wahr?
И Герда от души рассмеялась. А Мари-Луиза спросила:
— Почему она смеется?
— Она хотела узнать, как я изучал немецкий.
— Это хорошо, что вы ее развлекаете. Она полна оптимизма и избегает грустных людей, словно они заразные. Вы непременно покорите ее, если это уже не произошло.
— Что она говорит? — спросила Герда Хартман.
— Она думает, что я ухаживаю за вами, мадам.
— И что же вы ответили?
— Что я строго придерживаюсь своих обязанностей переводчика, а в эти обязанности, увы, не входит переводить свои собственные чувства на язык слов.
— Вы просто обворожительны, Жорж, но, может быть, ей хотелось бы, чтобы вы уделяли ей больше внимания, чем мне?
Разговаривая так, они втроем поднимались по поросшему соснами склону к эспланаде. В бухточках курилось море, а внизу, в порту, неподалеку от «Кристины» — яхты миллиардера Онассиса, — в зеленой воде стоял «Сен-Флоран».
— Я люблю деревья, — сказала Мари-Луиза и, без всякого перехода, предложила Жоржу стать управляющим большого поместья вблизи Руана, принадлежавшего ее мужу, заверив, что сумеет добиться для него очень хорошего жалованья.
— В вашем возрасте нельзя больше вести такую жизнь.
В голосе ее слышалось неподдельное участие. Жорж поблагодарил, сказав, что тронут ее добрыми намерениями, но выразил, однако, сомнение, что столь ответственный пост ему подойдет.
— А почему же он вам не подойдет?
— Из-за обязанности носить ваши пакеты, мадам.
Она посмотрела на него, удивленная, слегка покраснела, но выражения глаз не было видно за темными стеклами очков.
— А, понимаю, — проговорила она. — Отдайте-ка мне быстренько мою сумку!
Он отказался подчиниться, и Герду удивил резкий тон их реплик. Раскаленный воздух подлеска усиливал густой запах смолы. В просвете между соснами уже видна была наводненная туристами улица и склон отвесной скалы с вкраплениями кустарника. В Аквариуме Жорж, по-прежнему с сумкой в руках (на обратном пути он убедился, что эта злосчастная сумка так и не пригодилась!), не проявив большого интереса к зрелищу самых диковинных рыб, не переставал наблюдать за Мари-Луизой. Она стояла перед одним из аквариумов, освещенных слабее других, и фигура ее была хорошо видна на фоне зеленоватой воды, где сейчас не было заметно никаких признаков жизни. Однако она смотрела так внимательно, что он смог незаметно подойти к ней. В углублении скалы, за ветками кораллов, притаилось какое-то существо, виден был лишь один его глаз, большая черная точка, окруженная серой студенистой массой, но взгляд этого существа, словно острие длинной иглы, проник в сердце Жоржа.
Спустя час после ужина, когда уже стемнело, они вошли в бухту Сан-Ремо. Хартман и Жоннар на палубе курили сигары, Даррас стоял у штурвала, а обе дамы переодевались в своих каютах. По шоссе вдоль берега проносились машины с включенными фарами, а потом сливались со светящейся пылью города.
А немного позднее, в казино, Эрих Хартман, со своей физиономией старого седого пса, проигрывал в рулетку. Он был в белом смокинге, Жоннар и Жорж — в темных костюмах. Дамы — в вечерних туалетах. Герда и Мари-Луиза сделали несколько ставок, но игра им быстро наскучила, и в сопровождении Жоннара они направились в дансинг. Жорж задержался у рулетки, заинтересовавшись поведением некоторых игроков. Некий старый господин, похожий на озябшего джинна, с изрезанным морщинами лицом и хохолком седых волос, видимо, искренне развлекался, тогда как его соседка с мундштуком в длинных волчьих зубах выказывала все признаки глубочайшей скуки. В самом конце стола сидела державшаяся очень прямо старая дама, накрашенная так, как не красятся даже перед выходом на сцену: разрез глаз был до неприличия увеличен карандашом, на веки наложены синие с золотистыми блестками тени, помада на губах — кроваво-красного цвета. Ее совсем светлые, вне всякого сомнения, накладные волосы были уложены тремя ярусами, которые были четко разграничены рядами жемчуга, и все это замысловатое сооружение венчал черный эгрет. Чуть ли не до самых плеч доходили огромные подвески из мелких кабошонов в платине, выполненные в той же манере, что и колье, две или три нитки которого обвивали ее шею и затем спускались на грудь. Сильно декольтированное платье открывало костлявые плечи, обтянутые сухой, словно пергамент, кожей. Так восседала она за столом, худая, с плоской грудью, с руками как у скелета, с головой, сидящей на длинной шее, на которой отчетливо выступал каждый позвонок, с розовыми накрашенными щеками; эта огромная кукла почти не двигалась, лишь едва протягивала унизанную кольцами правую руку, похожую на инкрустированную золотом клешню из слоновой кости. Она постоянно выигрывала и закрывала глаза, как только крупье объявлял, что ставок больше нет. Она застывала в такой позе, пока слышалось щелканье прыгающего по лункам шарика, потом вновь открывала глаза, и взгляд ее словно возвращался откуда-то издалека, из густого глубокого мрака, пробиваясь, подобно свету звезд, сквозь бесконечные толщи тьмы. Она вдруг почувствовала, что за ней наблюдают, и медленно, с напряженным вниманием человека, отыскивающего кого-то в толпе, повернула голову. Взгляд ее остановился на Жорже, казалось, она изучала его, сначала с серьезным, а потом с порочно-торжествующим видом, и вдруг, о ужас, улыбнулась ему, да еще — в этом не было сомнения! — подмигнула ему и тут же вновь склонилась над столом, где были сделаны ставки.