Играли они плохо. Понимающим людям, которые их слушали, казалось, что эти адские звуки доносятся из недр земли или из бушующего, грохочущего моря.
— А люди танцевали, правда, Пачеко?
— Ну, еще бы!
— Мы и серенады пели!
— Да, нас нанимали на ночь. Я вспоминаю дона Пепе Сото, по прозвищу Деревенщина, он отвалил нам однажды тридцать сукре за то, что мы играли на пирушке, которую он устроил в честь сестер Мартине… Мендоса, ты знал сестер Мартине?
— Еще бы?! Что я гринго[8], что ли? Это ведь падчерицы Гойо Сильвы, их еще называли Рыжие Кобылки?
— Они самые.
— Какими они были веселыми… Старшая сейчас живет в Манаби, с одним монахом… А вторая умерла…
— Да… Камила… Это ее добивался Деревенщина… Но так и не получил… Все его планы расстроила одна девушка, которую он бросил из-за Камилы. Девчонка подослала к ней одного тихоню турка, из тех, что ездят с товаром на каноэ… якобы продать красивую вышитую шаль… Ну, а уж он все сделал, что надо…
— Да-да…
Так они вспоминали те времена, теперь уже довольно далекие, когда их было трое.
— А потом к нашей компании примазался ты, Мендоса.
— То есть как это — примазался?! Да вы еле-еле меня упросили!
— Мы?! Еще чего!
— А то кто же?!
И все весело рассмеялись.
— А Редентора Миранду мы подобрали на празднике святого Андреса в Бока-де-Канья.
— Вернее, в болоте Сапан.
— Словно каймана.
И они снова захохотали.
— Тебя, Пьедраита, мы встретили в Дауле, на празднике святого Чудотворца. Ты пришел из Дос-Эстерос в поисках работы.
— Да… В тот год сошлись две зимы… Тогда умерла мать моего мальчика… Я остался один, и мне было очень плохо в деревне…
Он помрачнел от тяжелых воспоминаний.
Потом продолжал:
— Как раз в тот день в Дауле меня избили… Со мной поступили так же бесчестно, как с Камилой Мартине, Рыжей Кобылкой!.. Я никогда не водил компании с моим двоюродным братом Томасом Масиа, а в тот день, когда я собирался уезжать, он встретил меня и сказал: «Послушай, ты, рожа, хватит нам ссориться, давай будем жить мирно». — «Ну что ж, рожа, очень хорошо», — ответил я (мы так друг друга называли — «рожа») и протянул ему руку… Он сейчас же пригласил меня распить бутылочку к метису Педро… И там меня здорово отделали… С тех пор у меня этот кашель… Ну, да ничего, я еще вылечусь! Обязательно вылечусь!
Мануэль Мендоса перебил его:
— Я все время твержу тебе об этом, кум. Кашель у тебя не проходит, а против него есть средство. Ты должен поехать в Сан-Доминго-де-Колорадо, тамошние индейцы вылечат тебя.
— Этим летом я поеду.
И так повторялось из раза в раз. Каждое лето Рамон Пьедраита собирался поехать лечиться от своего кашля в горы Колорадо… Каждое лето… Но так и не поехал… Так и не побывал там… Он поехал в другое место…
— С братьями Аланкай мы познакомились в Бабаойо, тоже на празднике.
— Да-да!
Братья Аланкай жили раньше в горах, в провинции Боливар. Их история несколько отличалась от истории их товарищей…
Хосе и Сегундо Аланкай были уроженцами Гуаранды и с детства работали в больших поместьях в услужении у местных касиков. В поисках лучшей доли они убежали в Лос-Риос, им удалось заключить контракт в одном из лесных хозяйств.
В те времена законы в стране были суровыми, за долги сажали в тюрьму.
Оба брата, к их удивлению, за год тяжелой изнурительной работы так и не смогли скопить денег. Раздетые и полуголодные, они еще задолжали хозяину по сто сукре каждый.
Испугавшись тюрьмы, они вновь убежали и вернулись в свои родные горы в надежде, что там им повезет все-таки больше, чем на равнине.
Но их дела шли все так же, если не хуже.
Совсем запутавшись, они удрали в третий раз и направились в Риобамбу.
На их счастье, страна была охвачена гражданской войной, в казармах не хватало людей.
Братья завербовались в солдаты. Начальник корпуса оказал им поддержку, когда гражданские власти вызвали их в суд по жалобе бывших хозяев.
Таким образом они отделались от неприятностей. Рабство военное освободило их от рабства феодального, от власти землевладельцев. И кнут, взвивавшийся над лафетами пушек и опускавшийся в армейских конюшнях под ритмичную дробь барабана, спас их от кнута еще более грозного, удары которого раздавались в погребах и загонах асьенд безо всякого музыкального сопровождения, если не считать тяжелого дыхания надсмотрщика…
Братья Аланкай воевали.
Они получили легкие раны и тяжелую, гнетущую усталость, такую большую, что вдруг почувствовали безразличие ко всему на свете, даже к самой жизни, которая не стоила ни гроша.