— Да-да…
Во всяком случае, Насарио Монкада Вера много рассказывал о своем прошлом, но иногда что-то путал.
Он кичился своим происхождением, и старик Мендоса всегда использовал эту слабость.
— Все жители Ягуачи, приятель, все они… воры…
— Врешь!
— А пословица? От нее никуда не денешься! Что говорит пословица? «Иди воровать в Ягуачи»… Есть такая пословица или нет?
— Не выводи меня из себя, Мендоса!..
В другой раз Монкада Вера хвалился своими земляками, крестьянами, жившими на берегу реки; когда-то они были грозными пиратами:
— Черт возьми, какие это были парни!
Насарио Монкада Вера знал горы лучше всех остальных, он знал их так же хорошо, как сам Мендоса.
Без сомнения, у него был особый дар проводника, он был незаменим в путешествиях. В нем как бы соединялись компас, топографическая карта и маршруты. От Кеведо до Балао, от Боличе до Бальениты не было такой деревушки или поселка, пусть даже самого маленького, где бы он не имел связей, где бы не знал хоть кого-нибудь из жителей или из их родственников. Всюду он отыскивал друзей, знакомых, «кумовьев».
Вот небольшой пример.
Ночью оркестр подходит к крытому соломой домишке, затерянному в саванне, «словно лошадь на большом пастбище».
Начинают лаять собаки.
Наверху гаснет свеча и дом погружается в тревожную темноту.
Монкада Вера кричит:
— Эй, друг!
Молчание.
— Эй, друг!
Молчание.
Тогда, словно утомившись, он говорит:
— Не бойтесь… Это я, Монкада Вера, с оркестром!
Наверху происходит еле заметное движение. Кто-то прячется за приоткрытым окном. Видно, как в темноте поблескивает лезвие ножа или дуло карабина.
Через несколько минут раздается радостный возглас:
— Привет, кум Насарио!
— Вы меня не узнали?
— В темноте не сразу, кум. Ты уж извини. Кругом шляется столько всяких бродяг. Пожалуйста, заходи, и вы тоже, сеньоры…
Оказывается, после долгой разлуки Насарио Монкада Вера отыскал своего приятеля Ремансо Нобоа, с которым они долгое время где-то были вместе. Теперь они предавались воспоминаниям, говорили о бывших друзьях, знакомых, женщинах…
— Вот так-то, брат!
А вот еще одна сцена.
Праздник. Оркестр входит в деревню. Насарио необходимо достать лошадь для одного «срочного дела».
Мимо проезжает юноша.
— Послушайте, приятель!
Всадник оборачивается.
— Что вам угодно?
— Вы, случайно, не родственник Рейносо из Боканы?
— Нет, я из Рио-Перлидо, моя фамилия Артеага.
— A-а!.. Сын Теренсио?
— Нет, сын Белисарио.
— Да ну!.. Моего кума Белисо?.. Вот так здорово!
Через несколько минут Насарио Монкада Вера уже скачет на лошади по своему делу, а парень идет пешком, очень довольный, что ему удалось оказать услугу «куму» отца.
Без сомнения, все это помогало Насарио Монкаде бессменно оставаться руководителем оркестра.
Музыканты почти не разлучались.
Лишь иногда кто-нибудь из них несколько дней проводил дома, с семьей, или у каких-нибудь знакомых или родственников.
Правда, некоторые устраивали себе длительные каникулы, прикрываясь «делами».
Особенно Северо Марискаль.
Насарио Монкада Вера всегда говорил, когда барабанщик сообщал о своем намерении «отлучиться надолго»:
— Что, дружок, опять собираешься обрюхатить какую-нибудь красотку? У тебя всегда одно и то же на уме!
Так и получалось.
Проходило девять месяцев со дня получения увольнительной, и где-нибудь в горах уже был готов новый Марискаль.
Северо хвалился:
— У меня не бывает бесплодных женщин!
Для него не существовало женщин малопривлекательных: все были хороши, от двенадцатилетних и старше, без ограничения возраста…
Он повторял:
— Надо быть храбрым, их надо брать…
Когда речь заходила о молоденькой девушке, он доказывал:
— Нежное мясцо, как раз по моим слабым зубам.
Если говорили о старухе, Северо утверждал:
— Ничего, дружок, старая курица дает хороший навар…
Или:
— Чем больше костей, тем вкусней…
Он всегда насмехался над Эстебаном Пачеко, романы которого в большинстве случаев были платоническими.
Северо ему советовал:
— Бери их, Пачеко! Женщин надо брать.
И добавлял со смехом:
— От меня и крестная мать не спасется…
Пачеко с испугом говорил:
— Ты погрязнешь во грехе.
— Ничего, очищусь в огненной купели.
Мануэль Мендоса всегда вмешивался в эти споры и, как правило, становился на сторону Марискаля.