Мосолыжка рассвирепела. На молодых людей обрушился поток самой отборной ругани. Но оба щеголя, не в пример квартирным соседям, не пустили в ход кулаки, и она решила, что они ничего не поняли.
Один из них сказал:
— Так или иначе, но она была девушкой… факт установленный…
— Да. Просто поразительно.
— Что же, бывает и так. Ну теперь-то она узнает…
— Да, пожалуй…
— Ей уже лет двадцать… Самая пора…
— Ну, а нам-то какая забота?
— А изнасилование? Это же преступление?
— Послушайте, дорогой… неужто вы допускаете…
— Откровенно говоря, как-то не верится…
И они удалились.
На следующий день Мосолыжку выгнали из больницы.
— Проваливай отсюда, потаскуха, — бросила возле двери хмурая монахиня.
Мосолыжка показала ей язык и вышла на улицу.
И снова выпрашивала деньги…
— Подайте милостыню, красавчик…
Но прохожие смеялись.
— Что же тебя не жалеют те, кому ты не пожалела?
— Кто тебя повалил, тот пусть и возится с тобой!
Пускали и еще похлеще. Еще оскорбительнее.
Мосолыжка недоумевала. И с удивлением приглядывалась к своему животу, который распухал, увеличивался с каждым днем.
Однажды ей стало совсем невмоготу. Она рухнула посредине улицы, словно придавленная страшной тяжестью.
Приехала карета с красным крестом. Мосолыжка отчаянно сопротивлялась: плакала, отбивалась руками и ногами от санитаров. Она помнила, что точно такая же карета навсегда увезла от нее любимую бабушку.
Мосолыжку насильно увезли в родильный дом.
И с трудом втолкнули туда.
Через неделю ее уже выписали.
Она задержалась у дверей, глядя на приветливую улицу, — улицу, которая принадлежала и ей, и всем остальным. Какая-то рвань едва прикрывала ее тело. А на руках был жалкий, теплый комочек, завернутый в тряпки…
Сын…
Субботнее утро занялось сумрачной, непогожее. В полдень хлынул ливень. Мосолыжка укрылась в каком-то подъезде, надеясь, что погода скоро разгуляется. Холод, пронизывающий, колючий, пробирался к телу, и ее трясло как в лихорадке.
Мосолыжка крепко прижимала к себе сына. Он спал, и она, оберегая его сон, забывала выпрашивать милостыню у редких прохожих. Даже злилась, когда кто-нибудь говорил слишком громко.
— Иди своей дорогой, — цедила она сквозь зубы.
И, показывая на ребенка, добавляла тихонько:
— Не видишь, что ли? Маленький спит.
А потом глядела на сына долгим, ласковым взглядом.
Вдруг насторожилась, обмерла… Ей почудилось, что ребеночек не дышит… Да?.. Нет, дышит… только очень тяжело и как-то сильно сопит носиком.
Мосолыжка принялась тормошить его, трясти… Но он не просыпался.
Ей стало очень страшно. И она бросилась бежать по улице под проливным дождем. Возле амбулатории, где лечат бесплатно, остановилась. Приемная была набита битком. Мосолыжка попробовала оттолкнуть привратника и войти. Но он не пустил. Пришлось смириться и ждать.
Наконец настала ее очередь.
Врач осмотрел ребенка.
— Спасите его… я боюсь, что он умрет… слышите, я боюсь…
Врач помолчал и потом глухо, словно обдумывая что-то вслух, сказал:
— Воспаление легких… Необходимо ребенка согреть и поить этой микстурой.
Он протянул ей рецепт.
— Амбулаторская аптека уже несколько дней как закрыта. Здесь ты лекарства не получишь. Купи где-нибудь в городе.
— Хорошо.
Мосолыжка посмотрела на него испытующе и настороженно.
— Он не помрет?
Врач пожал плечами.
— Как знать… болезнь серьезная… Ухаживай хорошенько — тогда, может, и не умрет. Лекарство купи поскорее… Не мешкай… Давать будешь каждый час по ложке.
— Ладно.
Мосолыжка кинулась в знакомую аптеку, которая находилась на площади святого Франциска, и заказала лекарство.
— Сколько? — спросила она.
— Два сукре.
Заплатила в кассу, и ей тотчас выдали долгожданное питье.
Только тут она и спохватилась, что ей не хватит денег на квартиру… Ну все это ничего… Она попросит хозяина подождать… Что с него станется?! Он все поймет… ведь ребеночек болен… она попросит.
Торговый агент повстречался Мосолыжке у самой аптеки.
— Я вот, хозяин, не могу заплатить сегодня…
— Что такое?
— Я в понедельник заплачу… обязательно.
Мосолыжка пыталась объяснить. За всю свою жизнь она ни разу не говорила так много слов подряд.
Торговый агент слушал молча, нехотя, с безучастным видом.
— Гляди, гляди, — только и сказал он.
И ушел.