– На нашем собрании присутствуют старейшие моряки Архангельского порта Иван Васильевич Куликов и Андрей Максимович Красов.
В зале моряки так захлопали, что и голоса председателя не стало слышно. Видит Максимыч: сидящий с ним рядом человек поднялся. Посмотрел дед ему в лицо. О, да ведь это же и есть Иван Васильевич Куликов, машинист, с которым Максимычу когда-то целую навигацию на одном судне плавать пришлось! Постарел-то как, приятель!
По примеру Куликова поднялся со стула и дед Максимыч, разволновался, смотрит в зал на приветствующих его моряков и ничего не видит. Слезы, нежданные стариковские слезы застилают глаза и катятся по морщинистому лицу на усы и бороду.
Садится дед Максимыч, наклоняет пониже голову, чтобы не видели люди его небывалой слабости, и думает: «До чего же ты, боцман, остарел! Слезу за глазами держать не можешь… Опозорился перед народом…»
…А три дня назад приходил доктор и осматривал деда. На своем веку Максимыч не лечился у докторов. В больнице только один раз побывал, когда ногу ампутировали. Докторам платить нужно, а этот ничего не потребовал, выписал микстуру и, кроме того, заявил:
– Пришлем к вам на днях человека. Он мерку снимет, и закажем вам в Петрограде протез с металлическими шинами. Ваша деревяшка неудобна и даже вредна.
– А по какой же это будет цене? – полюбопытствовал дед Максимыч.
– Вам, как инвалиду-пенсионеру, потерявшему ногу и трудоспособность на работе, протез будет изготовлен бесплатно.
Как потом стало известно, доктора вызывал отец Кости Чижова, узнавший от сына о болезни деда.
Сколько забот о старике, сколько почета! Ничего похожего не знал Максимыч раньше, и ни за что на свете не хочет он теперь помирать, когда такую справедливую жизнь Советская власть налаживает. Жить захотелось, как никогда еще, кажется, не хотелось. И вдруг – болезнь, несносная, простудная, да еще в такое время, когда на рыбалку нужно ехать, натуру рыбацкую потешить, душу отвести.
Лежит дед и вздыхает, досадуя на свою старость и на свою болезнь. А за окном проходит тихая и прозрачная, с запахами недалекого моря величественная северная ночь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Я – ЧЕЛОВЕК!
На берегу Юроса, у устья речонки Еловуши, на любимом месте ночевок деда Максимыча, горел огромный костер. Даже по пламени костра, метавшемуся широко и высоко, опытный соломбальский рыбак или охотник сразу бы сказал, что Максимыча тут нет. Дед не любил большого огня. Опасно – лес можно поджечь. Да и к чему большой костер? Варка на нем плохая, баловство одно.
Деда и в самом деле на этот раз на рыбалке не было. Хотя он уже и пересилил болезнь, выезжать ему доктор пока не советовал.
У костра сидели три, конечно, бывалых и, конечно, опытных рыбака: я, Костя Чижов и Гриша Осокин.
Такой костер распалил Гришка. Разумеется, я протестовал, но стоило мне отвернуться в сторону, как Гришка, этот младенец в рыбацком деле, снова подбросил в огонь охапку сучьев. Пламя взметнулось вверх, а Гришка прыгал и визжал, как сумасшедший.
– Не смей баловаться! – сказал я строго. – Тут до избушки лесника рукой подать. Заметит – худо нам будет!
– Не заметит. Да и чего бояться, река рядом. Мигом весь костер в воду.
– Он злой, говорят, этот лесник, – сказал Костя. – Как его зовут?
– Григорием.
– Мой течка, значит! – обрадовался Гриша. – Я никогда его не видел. Правда, что он безрукий?
– Ну да, однорукий. А только он одной рукой делает больше, чем другой двумя. Избушку один построил, огород раскопал, рыбу ловит, птицу на лету из двустволки бьет.
– Как же он на лодке-то гребет?
– А он не гребет – галанит. У него на корме уключина. Одним веслом с кормы как начнет в ту да в другую сторону крутить, что твой винтовой катер гонит…
– Чего рассказываешь! – пренебрежительно прервал меня Гриша. – Не знаю я, что ли, как галанить нужно! У нас Сашка так галанит, что твоему Григорию не угнаться. Обставит как дважды два!
Я знал, что Гришка Осокин хвастается и привирает. Может быть, его брат Александр и умеет галанить, но только ему до лесника Григория в гонке все равно, что пескарю до щуки.
– А сколько ему лет, Григорию? – спросил Костя. – Очень старый?
– Сказал тоже – старый! Бороды нету и морщин нету. Молодой еще и здоровый. Только руку на германской войне потерял. Теперь вот и живет один и зиму и лето тут, в глуши. Дедушко рассказывал – горе у него какое-то в жизни. Невеста, кажется, от него отказалась, когда он в деревню с войны без руки воротился.
– Дура… – угрюмо заметил Костя.
– Ясно дело, не умная. Дедушко говорит, он человек самостоятельный, со смекалкой, и рука хоть и одна, а золотая. Что хочешь смастерит. А невеста у него дочка ижемского богатея была, с норовом. Да и батька у нее не захотел зятя безрукого.
– Потому, наверно, он и зол теперь на людей, – задумчиво предположил Гриша.
– Не знаю… все бывает.
Наступило молчание. Я думал о Григории, о красивом и сильном человеке, о его несчастливо сложившейся судьбе. Вероятно, о том же думали и Костя, и Гриша. Костер прогорал, пламя стало совсем маленьким, чуть заметным. Гриша, не вставая с места, осторожно положил на огонь две небольшие сухие ветки. Наверное, ему уже надоело любоваться высоким пламенем, или после разговора о Григории он не хотел досаждать человеку, которому поручено охранять лес.
– А может, так и лучше получилось, – неожиданно произнес Костя, поднявшись и стряхивая со штанов песок и травинки. – Я, например, был бы большой, ни за что бы на дочке кулака не женился, да еще на такой, которая заодно с батькой. Кулаки в деревне – это те же буржуи, против бедняков и Советской власти идут.
– Конечно, ему теперь лучше, – согласился Гриша. – Живет себе один, хочет – рыбу ловит, хочет – на охоту идет или купается целый день. Никто не мешает. А что, ребята, не выкупаться ли нам еще разок?
– Еще волосы не высохли, – сказал Костя и взглянул на меня. – Вот сетки бы посмотреть.
Сети впервые в жизни доверены мне дедом. Не хуже заправских рыбаков загородили мы ими устье Еловуши, предварительно забив колья. Тут уж, само собой понятно, всем распоряжался я. И ребята полностью признавали за мной это право.
– Рановато, – сказал я и для убедительности посмотрел на солнышко. Так делал дед Максимыч, определяя время.
Однако меня самого давно терзало жгучее любопытство. Подождав для важности еще минут пять, я сказал:
– Сейчас, пожалуй, пора. Сталкивай карбас! Вишь как обмелел, вода здорово падает.
Добыча оказалась невелика, но обижаться не прихолилось. Даже с дедом у нас и то порой улов бывал скупее.
А Гриша был просто в восторге. Таких крупных подъязков и окуней он видел лишь на базаре. Раньше он ловил только на удочку ершей, сорожек и окуньков величиной чуть побольше пальца.
Мы снова выбрались на берег, подвесили над костром котелок с водой для ухи и принялись чистить окуней. Всем рыбакам известно, что из окуней уха бывает самая крепкая, наваристая и вкусная.
Когда наши окуни исчезли в кипящей ключом воде, мы снова уселись в ожидании ужина.
Начинало вечереть. Солнце клонилось к лесу. Ветерок, который днем приносил прохладу, совсем стих, и появились комары. Пришлось в костер подбросить сырых веток, чтобы было побольше дыма, – испытанное средство против комаров.
– Костя, когда же мы в морскую школу пойдем? – спросил я. – Откроется она или нет?
– А как же! Первого сентября начнутся занятия, тогда и пойдем. Сейчас там ремонт идет и наши заявления разбирают.
– А примут нас? – снова спросил я, на этот раз с опаской.