Теперь порт постепенно начинал оживать. В Кольский залив то и дело входили пароходы и рыболовные боты. Слышались гудки, перестук судовых двигателей. Над причалами ветер гнал запах рыбы, машинного масла и отработанного пара.
На мачтах и флагштоках судов колыхались красные флаги. Встречались и флаги других стран – норвежские, шведские, голландские, английские.
На окраинах Мурманска многие жилища имели странный вид. Крохотные, высотой чуть побольше человеческого роста, эти жилища были собраны из досок, фанерных листов и старого кровельного железа. Населения в городе становилось все больше, а жить было негде. Но тут же неподалеку мы видели и поднимающиеся стены новых домов – в городе начиналось строительство.
Кроме рабочих, моряков, советских служащих, в Мурманске в те времена было немало и таких людей, которые спекулировали, занимались контрабандой – незаконно, тайком перевозили через границу из Норвегии и Финляндии шелка, костюмы, вина, сигареты.
Часто в городе устраивались облавы, в которых коммунисты и комсомольцы – рабочие и моряки – помогали чекистам и милиции вылавливать контрабандистов, спекулянтов и шпионов.
– Когда все наладится, Мурманск будет одним из лучших портов Советского Союза! – сказал Матвеев.
– А куда еще пойдет «Октябрь»? – спросил Илько, стараясь шагать в ногу с Матвеевым и заглядывая ему в глаза. – На Печору не пойдет?
– Говорили, что следующий рейс будет в Мезень, – ответил кочегар. – А потом на Новую Землю или на Печору. Еще неизвестно.
– Хорошо бы на Печору! – сказал Илько мечтательно. – Теперь там у нас хорошо, в тундре… Дима, ты хочешь к нам на Печору?
– Конечно, хочу. Я всюду хочу побывать. Вокруг Европы пойдем, на Черное море – в Одессу, Новороссийск, а может быть, потом еще дальше – на Дальний Восток…
Мечтая, я думал о том, какая большая наша Советская страна. Сколько морей, океанов, портов…
На свой пароход мы вернулись только к ужину. «Октябрь» уже был подведен к причалу. За кормой «Октября», у этого же причала, стоял английский пароход «Снэрк». На корме его под названием был обозначен порт приписки: Глазго.
Вечер был тихий и теплый. В кубрик идти не хотелось, и мы с Илько расположились ужинать на палубе, у трюмного люка. К нам присоединились Матвеев и еще два кочегара.
Залив чуть заметно рябил, отражая в бесчисленных отблесках низкое заполярное солнце. Вдоль берегов тянулись неширокие полосы безупречной глади – казалось, что вода застыла тут на веки вечные.
В вечернем воздухе плыл смешанный запах сырости скал и водорослей, смолы, тюленьего жира. Тишина обняла залив, корабли, причалы. Жизнь в порту словно замерла. Редко-редко на палубе какого-нибудь из пароходов появлялся человек и сразу же исчезал.
Ужинали мы молча. После вахты и прогулки по городу чувствовалась усталость.
Вокруг было очень тихо, и потому внезапный резкий металлический звук заставил всех нас поднять голову. Затем сразу же раздался продолжительный сыпучий шум, послышались всплески воды.
Матвеев вскочил и побежал на корму.
– Смотрите, что делают! – крикнул он возмущенно.
Мы тоже поднялись и направились было на корму, но Матвеев уже возвращался.
– Видите, что придумали! – сказал он, показывая рукой на «Снэрка». – Шлак сбрасывают за борт. Засоряют гавань. Ну за это они ответят! У себя в Лондоне или Глазго они так не делают, а у нас, думают, можно.
Засорять гавань строго-настрого воспрещается. Даже мы, соломбальские мальчишки, хорошо знали об этом и никогда не бросали камней в гавань. А англичане здесь, в Мурманске, высыпали в воду полные кадки шлака. Выбрасывать шлак можно только в указанных местах на берег или в море.
– Ничего, мы их научим нас уважать! – Матвеев решительной походкой направился в кают-компанию.
По вызову капитана явился представитель из портовой конторы. Вместе с Матвеевым он пошел на «Снэрк».
– Почему сбрасываете шлак в воду? – спросили английского кочегара.
– Механик приказал.
– А вы знали, что это запрещено?
– Конечно, знал. Говорил механику, а он приказал сбрасывать в воду.
– А у себя в Глазго сбрасываете шлак в воду?
– Нет, в Глазго запрещено сбрасывать.
– Наглец ваш механик! – в сердцах сказал представитель порта по-русски.
Вызвали механика и капитана «Снэрка».
– Я не знал, что у вас нельзя, – пробовал увильнуть механик. У него, конечно, были другие соображения: «Сейчас, на стоянке, вахтенному кочегару нечего делать – пусть вирает и сбрасывает шлак, иначе в море придется для этого вызывать подвахту».
– Сколько лет вы плаваете?
Англичанин нахмурился. Вопрос был в этом случае неприятен. Механик не мог быть новичком.
– Это к делу не относится.
– Стесняетесь своего стажа и опыта? – усмехнулся представитель порта и обратился к капитану «Снэрка»: – Придется составить и подписать акт.
– Я отказываюсь, – заявил английский капитан.
– Дело ваше, – спокойно сказал представитель порта. – В таком случае «Снэрк» будет задержан в порту. Мы не можем нарушение оставить безнаказанным. Покойной ночи, сэр!
Представитель порта и Матвеев вернулись на «Октябрь». В кают-компании был составлен акт о засорении гавани.
Меня и Илько позвали в кают-компанию. Там, кроме представителя порта и кочегаров, были наш капитан и механик Николай Иванович.
– Вы видели, товарищи, как со «Снэрка» сбрасывали в воду шлак? – спросил у нас портовик.
– Видели, – в один голос ответили мы.
– Тогда прошу подписать этот акт.
Дрожащей от волнения рукой я кое-как вывел на бумаге свою фамилию. Я еще никогда не подписывался на таких важных документах.
Илько тоже расписался. Николай Иванович положил руку на плечо Илько.
– Были времена, сам помню, – сказал он, – жителей тундры в клетках через Петербург за границу возили на помеху иностранным туристам. Как зверей, на показ возили. И это называется у них цивилизацией! А вот теперь Илько их будет учить культуре и порядку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ДОМОЙ
Ночью с северо-запада подул свежий порывистый ветер. К утру ветер усилился и перешел в шторм. Порт наполнился непрерывным шумом – свистом ветра в снастях, тугими хлопками флагов и брезентов, ударами прибойных волн о борта и причалы.
Я вышел на палубу.
«Снэрк» все еще стоял у причала рядом с «Октябрем» – два корабля под разными флагами у одного причала. Но то были флаги не просто различных стран – они были флагами различной жизни.
На корме «Октября» развевалось красное полотнище с серпом и молотом в уголке. И это означало для нас многое – свободный труд, дружбу рабочих и крестьян, дружбу народов.
На «Снэрке» висел британский флаг. Он утверждал силу денег, богатство одних и нищету других, рабство колониальных народов – флаг чужого мира. На этом пароходе, на атом маленьком плавучем кусочке Англии, именуемом «Снэрком», были чуждые нам Законы и порядки.
Все это я уже хорошо понимал.
На палубе я почувствовал, как меня охватывает озноб.
– Прохладно, – сказал я, поеживаясь.
– Не прохладно, а холодище дикий, – ответил Матвеев. – Простынешь! Иди оденься потеплее. Я отправил Илько одеваться, он тоже выскочил в одной рубашонке. Да еще рисовать на таком холоде вздумал!
Кочегар повернул меня за плечи и легонько подтолкнул к двери кубрика!
– Иди, иди!
Минуту спустя, натянув куртку, я снова был у борта. Появился и Илько.
Мой приятель по-прежнему увлекался рисованием. Вот и сейчас он захватил с собой краски, кисти и лист плотной ватманской бумаги. Но рисовать ему не пришлось. Мешал сильный ветер, хотя Илько и пытался укрыться от его буйных порывов за трубой.
А казалось, как хорошо бы запечатлеть на бумаге бушующий залив: темно-зеленые волны, сверкающую россыпь брызг и рвущиеся с мачт и флагштоков цветистые флаги! Как меняются краски со сменой погоды! Я был уверен, что Илько мог передать на бумаге не только краски, но и все движение в порту, весь шум шторма: свист ветра в снастях, удары флагов, гром прибоя. Даже горьковатый вкус волны моряны, даже острый запах из сельдяной бочки, прибитой волнами к борту «Снэрка», – все мог передать Илько. Всему этому его научил Петр Петрович – замечательный человек, большевик, художник. Он первый позаботился о судьбе бедного ненецкого мальчика. Хотя я никогда не видел Петра Петровича, но хорошо представлял его и всегда с благодарностью за Илько вспоминал о нем.