На берегу настроение царя переменилось. Всюду, занятые работой, копошились солдаты. На льду высились две огромные станины, и в них на канатах, перекинутых через блоки, ерзали вверх-вниз огромные каменные бабы. Падая, они забивали в дно толстые дубовые сваи. Не один десяток свай уже торчал в прорубях, цепочкой тянулся вдоль берега. В Ревеле сооружали причалы, обустраивали гавань для стоянки корабельной эскадры. Время торопило. Надо было успеть заколотить сваи, пока лед не растаял.
В отличие от Финского залива, в далеких Датских проливах тонкий лед давно растаял и остатки его унесло в сторону Северного моря месяц назад.
По обе стороны проливов всю зиму с нетерпением ждали весны. Но и в морозные дни в гаванях на ошвартованных у причалов купеческих шхунах и на стоявших на якорях посреди бухты военных судах явственно обозначались признаки кипучей деятельности. У купцов все ясно, время — деньги. Чем быстрей выгрузишь товар, тем быстрей он будет продан с большой выгодой. Тут же без мешкоты потребно загрузить трюмы купленными изделиями и спешить в другой порт, где покупку можно сбыть, естественно, с прибылью.
На военных судах в датских водах по-разному проистекала жизнь в минувшие зимние месяцы.
Экипажи кораблей датской эскадры не испытывали каких-либо неудобств, связанных со спешкой. Размеренно, без напряжения выполнялись повседневные корабельные работы, подвозили продовольствие и дрова, топили чугунные печки в кубриках. Почти каждый день офицеры и матросы имели возможность съехать на берег, особенно в дни получки. Такая, с виду беззаботная, жизнь, проистекала по воле короля. Дания не торопилась ввязываться в стычку со своим соперником, Швецией, на море.
В то же время король благосклонно, на правах дружбы, разрешил отстаиваться в датских водах русским военным судам.
В эту зиму на Копенгагенском рейде их скопилось около десятка.
Первыми на исходе осени стали на якорь два линейных корабля. Капитан-поручик Иван Сенявин, командир одного из них, «Рафаила», привел их из бухты Кола, на Мурмане.
Иван, старший брат Наума Сенявина, начинал службу с братом в Преображенском полку под началом юного царя. Участвовал в Азовских походах, штурмовал Азов. Побывал с царем в Великом посольстве, учился мореходству в Голландии. Войну со шведами прошел с первого дня. Раненым попал в плен, но царь его вызволил, обменяв на шведского офицера. Обогнал брата по службе, стал поручиком. Командовал отрядом бригантин у Боциса. Командуя шнявой «Лизетта», не раз плавал с царем, шаутбенахтом Петром Михайловым. В прошлом году командовал пяти-десятипушечным «Стратфордом», купленным Салтыковым в Англии.
Переход вокруг Скандинавии дался не просто. Матросы впервые встретились с океаном. Еще у Нордкапа корабли прихватил шторм. Один из трех, спущенных на воду в Архангельске, «Михаил», остался зимовать в Белом море, не успел в полную воду перескочить через бар в устье Северной Двины. Северное море тоже обошлось неласково с моряками.
Не раз меняли паруса, ставили запасной рангоут после жестоких схваток с бушующей стихией.
В минувшие месяцы стоянки экипажи привели корабли в должный порядок и были готовы на исходе зимы отправиться в Ревель.
Все бы ладно, если бы Балтика враз освободилась от ледяного панциря. Но матушка-природа распорядилась по-своему. Обычно зимой Датские проливы не замерзали вовсе, и только в сильную стужу их иногда прихватывало тонким льдом. Северная же половина Балтийского моря, начиная с широты Курляндии, сковывалась на зиму крепким льдом. Как правило, в открытом море лед таял с началом весны. На севере же Ботнический и Финский заливы освобождались от ледяного покрова не раньше мая.
Об этом напомнил Ивану Сенявину и Федор Салтыков. Он привел на рейд Копенгагена из Англии пять купленных кораблей.
— Вспомни-ка, наши полки с пушками к Выборгу по льду прошли, еще Пасхи не было, а галеры на подмогу генерал-адмиралу сумели пробиться только спустя месяц-другой.
— И то верно, — согласился Сенявин, — спешить покуда не стану, пускай матросики отдохнут лишний месяц.
— Кроме прочего, — заметил Салтыков, — нынче и шведы в море рыщут на перехват наших судов, вона прошлым летом прихватили купленный мной «Биленброк», так я до сих пор и маюсь. Экипажи там были аглицкие офицеры. Написали женкам в Лондон о своей доле в плену, на меня натравили. Те женки мне проходу не дают нынче. Требуют денег за мужей на пропитание.
Сенявин сочувственно покачал головой:
— Непростая у тебя здесь доля. Смотрю, мороки невпроворот.
— Что поделаешь, отечеству польза, сие генеральное, — в тон товарищу ответил с некоторой грустью Салтыков. — Как я разумею, ныне на море схватка предстоит со шведами нешуточная. Кто кого, сие и определит скончание войны.
Салтыков и Сенявин откровенничали без утайки. Подружились они давно, будучи волонтерами при вояже с царем в Европу. Война раскидала их по разным местам. Салтыков сооружал фрегаты, шнявы, бригантины, Иван хаживал на них в море.
Редко приезжал Федор в Копенгаген, лишь когда готовил «покупные» корабли для отправки в Ревель. Экипажи приходилось менять наполовину. Многие англичане нанимались только для привода судов из Лондона в Данию. Здесь приходилось выискивать офицеров, шкиперов, матросов по тавернам, нанимать через знакомых мастеровых на верфях. Жил Федор при посольстве, во флигельке, в маленькой комнатке.
Сенявин обрадовался появлению давнего товарища и почти каждый вечер гостил у него. Иногда сидели допоздна, Иван оставался ночевать. Но Федор при свечах скрипел пером, черкая по бумаге.
— Небось государю все отписываешь подробно? — с сочувствием, оттенком некоторой зависти спросил Сенявин в первую же ночевку.
— Как сказать, Иван, — засмеялся Федор, — к государю я изредка обращаюсь, когда невмочь, ежели покупка добрая, штоб не упустить оную из-за денег. А так завсегда более отписываю Федору Матвеевичу. Генерал-адмирал меня обязал ставить его обо всем в известность. — Салтыков отложил перо, снял пальцами нагар у свечи. — Писание же сие и верно государю сочиняю. Уже не первый год. Видишь ли, за минувшее время насмотрелся на устройство жизни здесь. Обида берет за наше отечество. Худо у нас многое. Поразмыслил о том и отписал государю свои пропозиции.
Салтыков взял перо, обмакнул в чернила, а Сенявин не удержался, полюбопытствовал:
— Разумею, твое усердие государь по заслугам отметит.
— Не ведаю, Иван, покуда ни ответа, ни привета. Решился в другой раз с государем поделиться своими грешными мыслишками. Авось польза будет. — Федор закашлялся. — По совести, надоело здесь, домой тянет.
Прошла неделя-другая, и Салтыков уезжал в Лондон, на прощание предупредил Сенявина:
— Ты гляди, матросню свою упреди. В здешних кабаках немало шпионов швецких шастает. Вербуют датчан, голландцев, немцев на свою службу. Заодно выведывают о нашенских делах. Они-то и доносят обо всем в Карлскрону о наших замыслах своим адмиралам. Особо по сию пору, чуют, што наша морская сила подымается.
После отъезда Федора Сенявин начал присматриваться к посетителям таверн в Копенгагене.
Как и обычно во всех портовых городах мира, завсегдатаями этих злачных мест были моряки. Таверны, как правило, не закрывали свои двери перед посетителями круглые сутки. Через Датские проливы с обеих сторон, с запада и востока, то и дело приходили ежедневно десятки, а в летнюю пору и более купеческих судов. Товары везли из ближних портов Англии, Голландии, Франции. Реже мелькали флаги Испании, Португалии, Венеции. В обратном направлении часто те же купеческие парусники набивали трюмы покупками в портах Швеции, Петербурга, Ревеля, Риги, Данцига. На море шла война, но торгаши делали свое дело.
По пути, суда, как правило, на день-другой заходили в Копенгаген, наполняли бочки свежей водой, запасались провизией. Если в проливах штормило, отстаивались на якорях, ждали доброй погоды.
В такие дни матросня, боцманы, шкиперы, коммерсанты съезжали на берег — поразвеяться перед дальней дорогой или, наоборот, разрядить накопившееся неделями напряжение после долгого пути.