— Собственно, ничего. Мы уже закрываемся, но один из наших постоянных клиентов немного перебрал.
Должно быть, скандал все-таки вышел нешуточный, отметил про себя Калеб. Реджину не так-то легко было напугать, да и Антония сама могла привести в чувство любого пьяницу.
— У тебя есть его ключи от машины?
— Забрала их у него первым делом, — заверила его Реджина.
— И что?
Конечно, Калеб был рад отвлечься от мрачных мыслей, но — будь он проклят! — работать водителем он не нанимался.
— Он швырнул их в меня, — сказала Реджина. — Разбил пару бутылок. Если бы ты мог заглянуть к нам…
— Уже еду.
— Дело в том… — С другого конца линии он явственно ощутил, что она колеблется. — Не хочу, чтобы ты думал, будто я драматизирую обстановку или паникую из-за пары разбитых бутылок. Просто ты должен знать этого человека…
Ее уклончивость лишь укрепила его подозрения в том, что стряслось нечто серьезное.
— И что?
— Это твой отец.
Его отец.
У Калеба противно засосало под ложечкой. Разумеется. Как сыну городского пьяницы ему следовало быть готовым к неприятностям такого рода.
Сколько раз шеф Миллер привозил отца домой после закрытия злачных заведений, прежде чем Калеб получил водительские права? И все равно эти ночи, сколь бы унизительными они ни были, оказывались лучше тех утренних часов, когда Барт Хантер вообще не показывался домой. Когда Калеб, сидя на уроке, невидящим взором смотрел в окно, надеясь, что Люси все-таки пошла в школу, и раздумывал, как же они будут жить дальше, если их папаша так и не вернется.
— Я уже еду к вам, — повторил он.
Барт Хантер высился в окружении ресторанных столиков, как пихта среди скал, — выбеленный солнцем, продубленный дождем и ветром, сохранявший вертикальное положение лишь в силу привычки и милости Божией.
Калеб ощутил, как в нем поднимается старое, давно знакомое чувство беспомощности, и едва сдержал готовое сорваться с языка ругательство.
— Хочешь выдвинуть обвинения? — обратился он к Реджине, которая выметала из-под стойки осколки стекла.
Густой, крепкий аромат вина сражался с сосновым запахом моющего средства, исходящего от ведра, стоявшего у ее ног. От этого запаха Калеба затошнило.
Она вытерла руки о фартук.
— Я хочу, чтобы он ушел отсюда. Я возьму с него только деньги за вино.
— Вино, стоимость обслуживания и двести долларов штрафа, — заявил Калеб отцу.
Барт злобно ухмыльнулся.
— За что? За плохое воспитание своих детей?
— Недостойное поведение, — ровным голосом ответил Калеб. — А теперь пошел в джип.
Барт покачнулся.
— Я хочу еще выпить.
— Кофе? — предложила Реджина.
— Нет! — отрезал Калеб.
— Я хочу кофе, — заявил Барт.
Реджина взглянула на Калеба. В глазах ее было неловкое и сочувственное понимание.
— За счет заведения. Похоже, кофе ему не помешает.
Калебу было четырнадцать, когда он понял, что пьяный, в которого влили кружку кофе, превращается в пьяного, который не может заснуть. Но он оценил жест доброй воли.
— Отлично. Спасибо.
Он смотрел, как Реджина поставила кофе на стойку, как отец ухватился за кружку обеими руками, чтобы не расплескать. Реджина проследила за его взглядом.
— Я не обслуживала его, клянусь, — приглушенным голосом сказала она.
— А кто?
— Большую часть вечера он провел в гостинице «Инн». Они вышвырнули его оттуда, а наливать ему здесь я отказалась.
— Ты поступила правильно. Спасибо.
Она пожала плечами.
— Да не за что. Ничего особенного я не сделала. Перестань хмуриться и лучше выпей кофе.
Он поднес кружку к губам.
— Как ты спишь? — поинтересовалась Реджина.
По ночам его вновь мучили кошмары.
Он скучал по Мэгги.
Сегодня утром он проснулся злой и невыспавшийся, чувствуя себя ужасно одиноким, и то, что отец снова оказался в знакомом состоянии, никак не могло улучшить ему настроение.
Калеб подул на горячий напиток, со сдержанным любопытством поглядывая на Реджину поверх края кружки.
— Нормально.
— Один?
Он вопросительно приподнял брови.
— Ты спрашиваешь? Или предлагаешь?
Реджина оперлась бедром о стойку и скрестила руки на груди.
— Ты просил меня приглядывать за Мэгги. Так вот, именно из-за тебя ей сейчас очень нелегко.
— Это она так говорит?
Реджина презрительно фыркнула.
— Еще бы, она только и делает, что жалуется мне. Мы ведь самые близкие подружки.
— Ей нужны друзья, — негромко заметил Калеб. — Сейчас она осталась совершенно одна.
— А почему она живет у твоей сестры?
Хороший вопрос.
Он со стуком опустил кружку на стойку.
— Это был ее выбор.
— Все правильно. Во всем, как всегда, виновата женщина. «Она сама напросилась…» Держу пари, ты постоянно это слышишь.
Он вперил в нее немигающий взгляд, и Реджина покраснела.
— Извини, это было несправедливо, — покаялась она. — Но почему бы тебе не прийти к ней? Ведь видно же, как вы оба страдаете и мучаетесь.
Итак, не одному ему было плохо. Он мог радоваться. Но при этом выходило, что он — изрядная свинья, потому что…
— Она была права, — сказал Калеб. — Я слишком пристрастен. Я не могу поддерживать с ней отношения и одновременно делать свою работу.
— Может быть, ей нужно от тебя нечто большее, а не только твоя работа.
Работа — это все, что у него было. Все, что он умел делать. Взвешивать и оценивать факты. Поддерживать мир и порядок. Защищать невиновных.
Вот только в случае с Мэгги факты смешивались с его чувствами. Инстинкт подсказывал, что он может доверять ей. Разум говорил, что она — чокнутая. Что до его сердца…
Он допил кофе.
— Пойдем, па. На сегодня хватит. Ты повеселился от души. Пора ехать домой.
— Не смей так разговаривать со мной! Я твой отец.
— И это единственная причина, по которой сегодняшнюю ночь ты проведешь не в тюремной камере.
Они ехали в молчании, вязком и холодном, как прибрежный туман. Не глядя друг на друга. Не разговаривая. Словом, так, как часто бывало двадцать лет назад.
Но только сейчас Калеб мог спросить — должен был спросить! — отца о том, что все эти годы оставалось недосказанным.
— Почему ушла мама?
— Какая, к черту, разница? Она ушла. И взяла с собой мальчишку.
Но Калеб больше не был ребенком. Он привык иметь дело с неразговорчивыми и враждебно настроенными свидетелями.
— Куда? Куда они ушли?
— Туда, откуда она пришла. — Барт отвернулся, глядя в темноту за окном. — Будь она проклята!
— Так все-таки куда они ушли?
— Это не твое чертово дело.
— Она моя мать.
— Она была моей женой — взревел Барт. — Я прожил четырнадцать лет с этой женщиной. Я любил ее. Но это ее не остановило. О, нисколько! Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать.
— Куда?
Отец привалился к дверце джипа.
— Меня сейчас стошнит.
— Только не в моей машине.
Калеб каким-то чудом успел подрулить к тротуару и распахнуть дверцу со стороны пассажира, прежде чем Барта вырвало, сильно и долго.
Калеб протянул ему носовой платок и помог забраться обратно в джип.
Отец больше не мог ударить его, чтобы он заткнулся. Но то, что его сначала стошнило в кювете, а потом он вырубился на заднем сиденье, оказало столь же эффективное действие.
Поддерживая отца под руку, Калеб помог ему выбраться из машины и подняться по ступенькам к передней двери. Теперь, когда большая часть отравы вышла из организма, можно было надеяться, что Люси не придется убирать за ним ночью.
Прислонив отца к стене под желтым светом фонаря на крыльце, он принялся похлопывать по его карманам в поисках ключей.
Дверь скрипнула и приоткрылась. В прямоугольнике света стояла Люси. Она была босиком, с волосами, заплетенными в косичку, и выглядела девчонкой лет двенадцати, не старше.