— Неужели мы позволим ему изобразить из себя героя? — спросила Зоя.
Женя коротко кивнула.
— Позволим. Так наши страдания не будут бессмысленными.
Зоя в надежде взглянула на Давида.
— Я поддержу жену, — покачал головой фабрикатор.
Зоя вздохнула, кивая своим мыслям. Бари сжал ее плечо, приободряя.
— Да будет так.
Дарклинг повернулся к монахине.
— С чего начнем?
Монахиня изучающе посмотрела на них. Затем жестом указала на дерево, в то время как со стен спускались, окружая ствол волнами алого шелка, монахи — мужчины и женщины, старые и молодые, равкианцы, земенцы, сулийцы, шуханцы. Мелькнули даже несколько фьерданцев с льняными волосами.
Дарклинг поднял руки.
— Развяжите меня.
Николай с Зоей переглянулись. Если все это было очередной уловкой, он должен был сделать свой ход сейчас.
— Рассредоточиться, — велел Николай солнечным солдатам. — Приготовиться.
— Пока я жив, в тебе будет жить демон, — предупредил Дарклинг, пока Николай ножом разрезал веревки на его запястьях.
— Мы смогли договориться.
— Некоторые договоры существуют недолго.
— У тебя любовь к мрачным пророчествам, да?
— Передай Миронову, что Зоя проживет очень долгую жизнь, — продолжал Дарклинг.
— Не думаю, что его это остановит.
Николай спрятал нож и отступил в сторону.
Дарклинг не торопясь потер запястья, словно наслаждался страхом тех, кто вынужден был следить за ним и ждать, что он станет делать. Он скинул рясу на заснеженную землю, затем отправил следом рубашку и шагнул к стволу дерева. И застыл перед ним, в брюках и сапогах, с белой как снег кожей и волосами темнее воронова крыла.
— Ступай, — напутствовала монахиня с тремя косами. — Если таково твое желание. Если ты осмелишься.
Дарклинг сделал глубокий вдох.
— Мое имя — Александр Морозов, — произнес он, и голос его эхом разлетелся над поляной. — Но я сменил сотню имен и совершил тысячу преступлений.
Монахи прижали ладони к корням дерева, к его стволу, к свисающим вниз ветвям. Дарклинг широко развел руки, позволяя зимнему солнцу гладить лучами бледный торс.
— Я не сожалею! Я не раскаиваюсь! — сказал Дарклинг.
Одна из ветвей гигантского терна начала извиваться, как змея, и на конце ее появился единственный шип. Ветвь терна покачивалась взад-вперед, как змея гипнотизировала свою добычу.
— Все, что я делал, я делал ради Равки! — крикнул Дарклинг. — И это тоже. Ради Равки!
Ветвь сделала внезапный скользящий выпад.
Шип пронзил грудь Дарклинга, и тот, выгнувшись, закричал, и крик его — крик человека, страдающего от невыносимой муки, — был ужасен. Луна наклонила голову, и Николай в очередной раз удивился ее жестокости. Она готова была смотреть на мучащегося человека. Николай схватил ее за руку, когда демон внутри него тоже закричал от боли, что клеймом прижгла все внутри, опалив сердце.
Исполинский терн притянул Дарклинга ближе, обнимая ветвями, поднимая его обессиленное тело, словно мать, укачивающая сына, вернувшегося домой. Массивный ствол разделился, и ветви опустили страдальца во тьму. Дерево сомкнулось вокруг него, заглушив крики. Его ветви замерли. Монахи стояли в молчании. Николай прижал руку к сердцу. Боль исчезла, демон успокоился. На коре дерева Николай заметил едва видный отпечаток — ладонь Дарклинга, навсегда прижатая к прутьям его темницы.
Один за другим солнечные солдаты преклонили колени.
— Он стоит в проходе между мирами, — сказала монахиня. — Посмотри своим драконьим взглядом. Что ты видишь?
Зоя прикрыла глаза, подняла лицо к небу.
— Каньон… каньон цветет.
— Расскажи, — попросила Женя.
— Зеленая трава. Сад в цвету. Айвовые деревья. На ветвях множество белых бутонов. Они похожи на морскую пену.
— Тлену конец, — сказала монахиня. — А его ты тоже видишь?
Зоя втянула воздух сквозь сжатые зубы.
— Его боль… — Она содрогнулась и убрала руку, прижав ее к груди, словно сердце пронзил шип.
Бари подошел опять к дереву, касаясь его коры и закрывая глаза. Потом снова повернулся к замершей сестре.
— Связь сохранилась, такая же… Но хоть что-то, — сказал он. Луна облегченно выдохнула, расслабляясь.
Они поблагодарили монахов, но приглашения разделить с ними кров не получили, а у Николая не было желания задерживаться в этом месте. Кем бы ни был Дарклинг, для них эта поляна теперь стала местом траура.
Не произнеся ни слова, они миновали туннель входа и узкий проход между скал. Всюду ощущалось скорое наступление весны. Мир вот-вот должен был зазеленеть и расцвести. Но сейчас повсюду был лед, снег и серые камни, словно земля укрылась траурной вуалью и скорбела. Николай не чувствовал жалости к тому человеку, которым Дарклинг стал, но жалел о потере того, в ком было столько надежды, столько уверенности, что всего можно добиться, если быть достаточно умным, достаточно сильным и достаточно отчаянным, чтобы поставить на карту все. Кем мог бы он стать, если бы мир вокруг был чуточку добрее? Если бы Равка с самого начала умела ценить своих людей?
Прошлое, изломанное и мрачное, изрытое траншеями, усеянное минами, осталось позади. А впереди лежало будущее — пологие холмы, покрытые вековым лесом, море до самого горизонта и безоблачное небо.
Николай шел по горам, сжимая руку жены. Казалось, в таком положении, он мог преодолеть все.
***
В ночь перед коронацией Зои Николай не мог найти нигде Луну. Он пришел поздно в их покои. Весь день был занят подготовкой к предстоящему мероприятию, да и волнение Зои было на высшем уровне, хоть Бари и старался успокоить свою девушку. Николай устало завалился в комнату, ожидая увидеть возле камина жену с книгой или с чашкой чая, но ее там не оказалось, не оказалось прелестной красавицы и в ванной, и в спальне. Он начинал переживать. Луна часто была рядом с ним, скучала на нудных совещаниях или посещала еще более скучные ужины и встречи, иногда она пряталась от дворцовой суеты на озере, но Николай знал, что вечером он всегда окажется в ее объятиях. Сегодня что-то пошло не так.
Николай недавно видел Бари, а значит он не мог знать, где его сестра. После возвращения из гор они вообще мало пересекались, кажется между ними пролегла какая-то обида. Николай не лез с расспросами к жене и к ее брату, но прекрасно видел, что Луне больно и плохо. И вот сейчас она пропала.
Николай не стал ждать, пока она вернется. Ее отсутствие в их покоях наводило на мысль, что возможно она хочет побыть одна, что возможно ее лучше не беспокоить, но он уже закрыл за собой дверь и направлялся прямиком на улицу. Может она медитирует на озере? Может быть учит чему-то заклинателей? Ночью? Навряд ли.
Он вышел во двор, кивая стражникам, чтобы успокоить их. Все-таки он рванул по среди ночи неизвестно куда, стоило бы не поднимать лишней шумихи: ночь бомбардировки помнили все еще отчетливо. Он прошел по терновому тоннелю к Малому дворцу и свернул к озеру. Издалека не было понятно, что там кто-то есть, но маленький огонек блестел возле берега. Свеча?
Николай прибавил шагу, обходя немного со стороны, чтобы не напугать и не потревожить этот огонек. Может быть он натолкнется на влюбленную парочку или на игры детей, не хотелось бы портить такие моменты. Но приблизившись к источнику света, он увидел свою жену. Ее волосы были распущены. На плечи был накинут плащ, под ним виднелся край легкой белой ткани. Ночная рубашка? Николай не видел такого на своей жене ни разу. Огоньком оказалась и правда свечка, она плавала на дощечке в воде, а вокруг нее также плыл аккуратный венок из цветов. Николай перевел взгляд на Луну. Свет от свечи освещал ее мокрые щеки. Она плачет.
Он решил подойти поближе. Луна, казалось, не обращала на него никакого внимания, продолжая смотреть на огонек. Он присел рядом с ней на землю. В голове крутилось сотни мыслей и слов, чтобы сказать и успокоить ее, но он решил молчать. Она множество раз молчала так рядом с ним, когда что-то не получалось, когда кто-то погибал, она была рядом, и он был уверен, она могла сказать много речей, но всегда молчала.