— Буду.
— А обо мне вы позаботились, господин Филипп?
— Да, я все устроил.
— В самом деле?
— Честное слово! Ты теперь мой, я купил тебя у Пьера за четыре собаки и бочонок с порохом.
— Это не дорого.
— Он черт знает как дорожил тобой.
— Я думаю! Он с трудом найдет другого такого, как я.
— Теперь все устроено, и ты можешь быть спокоен.
— Благодарю. Я ваш и телом и душой на два года, потом я буду свободен.
— Решено.
— Да здравствует веселье! Я не променял бы свое нынешнее положение даже на сто луидоров с изображением французского короля… Кстати, я принес ваше ружье, пороховницу и мешок с пулями.
— Зачем?
— Неизвестно, что может случиться, беда приходит очень быстро, а по-моему нет ничего глупее, чем дать себя убить ни за что ни про что.
— Ты прав, пожалуй.
Говоря таким образом, Филипп взял ружье, зарядил его и положил возле себя. Авантюристы отдыхали долго, жара была так сильна, что они предпочли переждать зной, прежде чем отправились в путь. Было около пяти часов вечера, когда они наконец подумали об отъезде. Питриан сложил свою палатку из тонкого полотна, перекинул ее через плечо, оседлал лошадь. Филипп уже хотел на нее садиться, когда собаки вдруг навострили уши и начали настороженно лаять.
— Это что такое? — спросил Питриан. — Разве здесь в окрестностях есть испанцы, мои добрые собаки?
Собаки устремили сверкающие глаза на работника и завертели хвостом, повернув голову к тропинке, которая вела в город.
— Посмотрим, что там такое, мои красавчики, — сказал Питриан и, бросившись к дереву, ухватился за ствол и влез наверх с быстротой и ловкостью обезьяны. Через несколько минут он спустился.
— К нам едут гости, — сказал он.
— Хорошо, будем же вежливы и приготовим им достойную встречу, — смеясь ответил Филипп. — Много их?
— Человек двадцать, насколько я мог различить.
— Немного.
— Я тоже так думаю. Кроме того, они кажутся мне довольно мирными людьми. Это лансерос, провожающие носилки, запряженные лошадьми.
— Хорошо. Пусть себе едут.
Через несколько минут неподалеку послышались бубенчики лошадей и хлопанье бича майораля7. Оба авантюриста решительно встали с ружьем в руках посреди тропинки.
— Стой! — закричал Филипп громовым голосом.
Но этот призыв запоздал — при неожиданном появлении авантюристов лошади и солдаты остановились как бы по взаимному уговору: до того безумная отвага этих двоих испугала проезжавших. Авантюристы обменялись насмешливой улыбкой и, небрежно взяв ружья под мышку, подошли к носилкам.
— Куда направляетесь вы, проклятые испанцы? — грубо спросил Филипп у долговязого и желтолицего человека, дрожавшего всем телом, который казался начальником каравана.
— Мы путешествуем, благородный кабальеро, — отвечал тот невнятным голосом, низко кланяясь.
— Скажите пожалуйста! — заметил, ухмыльнувшись, Питриан. — И вы что же, путешествуете таким образом без всякого позволения?
Тот не ответил и со страхом осмотрелся вокруг; копья в руках солдат дрожали, так велик был их испуг.
— Ну-ка, — насмешливо продолжал Питриан, — покажите нам, кто спрятался в этих носилках, чтобы мы могли судить, какое уважение следует ему оказывать.
— Извольте, сеньор, — сказал кроткий и нежный голос, при звуках которого Филипп вдруг задрожал.
Занавеси носилок раздвинулись, и очаровательное, грациозное личико доньи Хуаны показалось в проеме. Филипп взглядом приказал Питриану молчать и, сняв шляпу, сказал, почтительно поклонившись:
— Сеньорита, извините наше нескромное любопытство и продолжайте ваш путь; клянусь, никто больше не обеспокоит вас.
— Я извиняю вас, кабальеро, — ответила она с нежной улыбкой. — Поезжайте, — обратилась она к майоралю.
— Позвольте пожелать вам благополучного пути, сеньорита, — печально добавил молодой человек.
— Надеюсь, что оно окончится благополучно, — выразительно произнесла девушка, — так же хорошо, как и началось.
Она в последний раз махнула рукой, и носилки удалились. Филипп остался стоять неподвижно, склонив голову, со шляпой в руке, до тех пор, пока процессия не исчезла за поворотом тропинки, и вдруг, выпрямившись, глубоко вздохнул.
— Ты видел эту женщину, Питриан? — спросил он работника прерывающимся голосом. — Я люблю ее, это моя невеста, она унесла с собой мое сердце!
— Хорошо! — улыбнувшись, сказал Питриан. — Она должна возвратить его вам, если бы даже нам пришлось разрушить все испанские колонии, чтобы отыскать ее.
— Я дал клятву жениться на ней.
— Клятва священна для дворянина. Мы ее сдержим, я не знаю, как мы это сделаем, но мой отец, который был вовсе не дурак, говорил: «Тот всего дождется, кто умеет ждать», — и он действительно был прав.
Через десять минут авантюристы отправились по дороге в Пор-де-Пе, куда прибыли к десяти часам вечера.
Глава IV. Дядя и племянник
Филипп отпустил своего работника и сразу же отправился в гостиницу, невольно тревожась по поводу предстоящего свидания, причины которого он не понимал, — должно быть, случилось нечто очень важное, если Пьер Легран, вместо того чтобы просто ждать его в их общей квартире, вызвал его в гостиницу в такое позднее время.
Присутствие дяди, которого он считал находящимся на острове Сент-Кристофер, где тот занимал пост губернатора, было для него проблеском света и предостережением, чтобы он вел себя осмотрительно. Действительно, д'Ожерон был человек не только деятельный, очень заботившийся о чести авантюристов, с которыми он несколько лет делил опасности и тяготы флибустьерской жизни, но, кроме того, очарованный удовольствиями этой жизни, исполненной сильных ощущений и неожиданностей, он посвятил себя телом и душой счастью своих товарищей по оружию и мечтал о лучшем обустройстве их ненадежных убежищ, о том, чтобы дать Франции богатые колонии, превратив всех этих смелых хищных птиц, этих отважных покорителей морей в мирных жителей и трудолюбивых колонистов.
Этот план, достойный во всех отношениях человека с таким возвышенным умом и таким горячим сердцем, он старался осуществить любыми способами, жертвуя для этой цели даже личным состоянием. Словом, он продолжал претворять в жизнь идеи Ришелье, которому хотелось если не совсем уничтожить огромную власть испанцев в Америке, — дело пока невозможное, — то по крайней мере ограничить ее, так чтобы большая часть богатств Нового Света служила на пользу Франции, будучи отобрана у Испании.
Французское правительство понимало величие этой благородной и патриотичной идеи; слишком слабое для того, чтобы открыто помочь д'Ожерону военной силой, оно могло лишь тайно поощрять его действия и предоставить ему полную свободу, заранее обязавшись одобрить все, что он надумает предпринять.
Как ни ненадежна была эта слабая опора, д'Ожерон довольствовался ею и смело принялся за дело. Но задача была крайне тяжелой: флибустьеры, привыкшие к полной свободе, к самой необузданной вольности, нисколько не были расположены сгибать голову под игом, которое хотел наложить на них губернатор острова Сент-Кристофер; они не без оснований утверждали, что Франция, отвергнув их как уродливых членов своей семьи и предоставив их самим себе, когда они были слабы, не имела права теперь, когда их отвага сделала их могущественной силой, вмешиваться в их дела и предписывать им законы.
Всякий другой человек, кроме д'Ожерона, без сомнения, отступил бы перед трудной задачей обуздать этих неукротимых людей. Но этот могучий разум, который поддерживала надежда на свершение великого и благородного дела, напротив, лишь подстегивали препятствия, по большей части неожиданные, которые возникали на каждом шагу и грозили помешать осуществлению его планов. Не прошло и четырех лет с тех пор, как д'Ожерон начал гигантское дело нравственного исправления, а его опыты уже принесли плоды и в нравах авантюристов начала обнаруживаться заметная перемена; они невольно подчинялись родительскому влиянию этого человека, который посвятил себя их счастью и которого они привыкли уважать, как отца.