Они напомнили мне горькие, бесконечно длинные дни осени 1943 года, когда я дал разрешение Мортону вторично вернуться в Японское море после того, как в первом походе его подвели невзрывающиеся торпеды. И хотя ни одна подводная лодка и ни одна команда не должна занимать первого места в сердце и мыслях командира соединения подводных лодок, все же при некоторых обстоятельствах он чаще думает о каком-нибудь одном корабле и его команде, чем обо всех других, находящихся под его командованием.
Так это и было с "Уоху" и Мортоном, о которых я много думал из-за неудач с несовершенными торпедами. К тому же Мортон всегда производил сильное впечатление.
Чтобы представить себе настоящего мужественного боевого моряка, мне стоит только закрыть глаза, и как живое встает передо мной молодое лицо Дадли Мортона, обычно такое веселое и живое, а во время нашей последней встречи мрачное и разочарованное.
На войне нет времени ни для оплакивания, ни для мести. Для меня вторая мировая война была будничной работой по уничтожению врагов и потоплению судов и кораблей противника. Но когда я вспоминаю о Мортоне, мне чудится, что на пустынных холодных волнах пролива Лаперуза возникает легкий призрак подводной лодки, призрак "Уоху", а на ее сломанном перископе, едва заметном среди обломков, полощется сигнал: "Отомстите за нас!" И тогда мне кажется, что до тех пор, пока Япония не отплатит за гибель "Уоху" и ее команды, я не смогу представить себе обычной солнечной улыбки на мужественном лице капитана 3 ранга американского военно-морского флота Дадли Мортона. Вот почему "Уоху", Мортон и его команда были для меня чем-то личным, вот почему в успешных действиях в Японском море я видел отмщение за гибель "Уоху".
Хотя 24 июня "Боунфиш" Ларри Эджа не встретилась с другими "морскими дьяволами", еще не было оснований оплакивать ее. Множество причин могло задержать ее возвращение. Случаи возвращения подводной лодки на базу с запозданием были не так уж редки.
Что касается восьми подводных лодок, которые собрались к западу от пролива Лаперуза, то основным вопросом для них было: какие ловушки мог расставить для них враг в этом длинном и узком проходе. Для выхода подводных лодок из Японского моря мы единодушно выбрали пролив Лаперуза, и отнюдь не случайно.
Прежде всего для подводных лодок было очень удобно восточное течение, проходящее через пролив. Не менее важным доводом было и то, что через этот пролив свободно проходили русские суда, - вероятно, у них были секретные сведения о коридорах в минных заграждениях. Наконец, если доверять данным нашей разведки, минные заграждения были здесь поставлены с углублением от 12 до 14 метров, то есть на безопасной для подводных лодок глубине. Правда, за точность сведений нашей разведки нельзя было поручиться.
О проходе через Сангарский или Симоносэкский проливы не могло быть и речи. Но если бы Эрл Хайдмэн обнаружил, что пролив Лаперуза охраняется флотилией противолодочных судов или самолетами, он должен был связаться со мной или сам принять решение: пробиваться ли через пролив Лаперуза в надводном положении или под водой, попытаться ли выбраться через, извилистый Татарский пролив или, наконец, повернуть к югу и пройти навстречу течению через минные заграждения Корейского пролива.
Предполагается, что хороший командир должен планировать выход из боя прежде, чем он начнет его. Но отход "морских дьяволов" целиком зависел от обстоятельств, и Хайдмэн должен был самостоятельно принять то или иное решение.
Позднее я узнал, что команды подводных лодок много гадали о том, как они будут выбираться из Японского моря. Большинство командиров подводных лодок считало, что не следует распространяться о порядке выхода из Японского моря, ибо если кто-нибудь из команды попадет в плен, ему пытками или путем применения наркотиков могут развязать язык. (Как искусны и многочисленны были японские способы развязывания языка, мы узнали в конце войны, когда нам были возвращены наши военнопленные. Печально, конечно, что велись бесконечные разговоры о том, как придется выбираться и не придется ли застрять до конца войны во Владивостоке, но от слухов и сплетен нигде не избавишься, даже во флоте, - таково уж свойство человеческой натуры. Эти разговоры можно сравнить с рассуждениями пассажиров самолета. Один мой знакомый, не имеющий никакого отношения к летному делу, высказался по этому поводу так: "А вот я никогда не беспокоюсь, когда нахожусь в самолете. Ведь пилоту тоже хочется сохранить свою жизнь, и если он сам не сумеет доставить нас живыми к месту назначения, уж я-то наверняка ничем не смогу помочь ему".
Вероятно, Эрл Хайдмэн беспокоился не меньше, чем я на Гуаме. В своем дневнике я нахожу такую запись, сделанную 22 июня: "Все в порядке, нас беспокоит только судьба подводных лодок в Японском море. Все мы, затаив дыхание, ждем их возвращения, и я молю бога, чтобы они вернулись благополучно. Только тогда у меня свалится камень с сердца".
Надо всегда помнить, что до 9 июня 1945 года война по-настоящему никогда еще не вторгалась в Японское море. Лишь в этот день там впервые появился бог войны со всем своим современным электронным вооружением. Перископы американских подводных лодок поднимались во всех уголках моря, ранее безраздельно принадлежавшего Хирохито. Это был целый лес перископов так, по крайней мере, казалось совершенно растерявшимся японцам. Подводные лодки выпустили торпеды в десятки японских судов. Эти подводные лодки обладали электронными ушами и глазами, с помощью которых они слышали и видели все, что происходило на поверхности, в то время как сами они находились под водой. Подводные лодки топили сампаны с грузами и рыболовные суда, обеспечивавшие японское население важным продуктом питания, срывали сроки перевозок грузов, нарушали морские коммуникации между Японией и Кореей. И, наконец, эти подводные лодки окончательно подорвали уже и без того нетвердую уверенность японцев в своих силах.
Японцам казалось, что в Японском море действует бессчетное количество подводных лодок противника. Их видели и на подходах к важным гаваням, и в небольших бухтах, где укрывались суда, и на якорных стоянках, и у брекватеров жизненно важных портов, и у побережья Кореи, и на коммуникациях, связывающих Японию с Кореей. Неуловимые, они пустили ко дну 28 судов, крупных и мелких, включая одну подводную лодку. Общие потери японцев составили 70 000 тонн, не считая многочисленных мелких судов, потопленных с помощью артиллерии, и ничем не возместимых потерь грузов, продовольствия и сырья. Но особенно сильно действия подводных лодок подорвали боевой дух японцев. Гибель множества судов еще более способствовала и без того широкому распространению пораженческих настроений: "Стоит ли воевать, когда мы уже все равно проиграли".