Уразниязов обнял товарища, приподнял, подержал на весу, потом бережно поставил его на палубу. Тот, шутя, обозначил кулаком удар в челюсть и проворчал:
— Да ладно тебе, чего там, вот еще, будешь тут со своими телячьими нежностями.
Но на душе потеплело.
— Такой здоровый мужик, а все объяснять надо, — опять проворчал он. — Пропадешь без меня.
В порыве великодушия Иванов предложил пойти к новичку вместе. А там, сказал он, сверкая глазами, весь во власти нового, которого уже по счету решения, там я скажу, я расскажу, что ты мухи не обидишь, не то что своего брата матроса. Петька загорелся и, боясь, что Уразниязов передумает, свернул по коридору в сторону лазарета.
Санинструктор сказал, что Конев спит. Это несколько охладило Петьку, но он тут же нашелся и наказал Шухрату:
— Значит, придешь завтра или послезавтра, в общем, когда парень выспится.
Конев спал долго. Впервые за несколько месяцев он спал без снов и тревожного ожидания сигнала побудки. И, главное, чувствовал, что никто не взвалит на его плечи дополнительную работу после отхода ко сну как обязательное условие становления. Спал усталый, не привыкший к корабельной напряженке новичок, не державший в гражданской своей допризывной жизни ничего тяжелее скрипки.
Рану дергало, он мотал головой, но не просыпался. Со времени прибытия на корабль в Игоре будто работал какой-то механизм, заставлявший куда-то спешить, что-то делать, беспрестанно о чем-то беспокоиться. Старания у него было хоть отбавляй, он хотел в короткие сроки изучить устройство корабля, боцманское заведование, а вот времени и силенок не хватало. Теперь организм, пусть столь необычно получивший передышку, брал свое.
Он проснулся только через сутки, хорошо поел и решил поспать еще. Хоть небольшой, но личный матросский опыт подсказывал сделать это про запас. Конев снова уснул, как в темноте растворился. И спалось опять без сновидений, вот провалился, не стало тебя и отлично, и никаких забот да волнений.
На третьи сутки он лежал с открытыми глазами. Сначала нравилось просто лежать и ни о чем не думать. Потом откуда-то опять пришло чувство беспокойства, оно настораживало, матрос никак не мог понять, отчего вдруг стало казаться, что его где-то ждут, что он кому-то очень нужен, хотелось одеться и быстро, быстро куда-то бежать. Он пытался переключить мысли на школу, старых друзей, думать о музыке, но ничего не получалось. Мешали близкое, прямо за дюралевой переборкой гудение механизмов, голоса и шаги сновавших по коридору людей, металлическое карканье динамика громкоговорящей связи.
Голова болела, Конев трогал ее, осторожно массировал кожу вокруг раны, он даже стал думать о том, что страх явился следствием полученной травмы.
Потом, когда пытка беспокойством стала почти невыносимой, матрос ясно понял, что причина в другом. Будем мыслить логически, разложим все по полочкам, сказал он себе. Для чего его призвали, выдали форму военного моряка? Для того, чтобы служить. Он здесь, на борту, а нужды в нем, увы, не испытывают. Значит, понял Игорь, беспокойство вызвано тем, что сознание уже настроилось реагировать на вынужденное безделье. Корабельная жизнь продолжалась без него, вот в чем дело. Отсюда и мысли, что его отсутствие обязательно скажется на обстановке. За короткое время, проведенное им на службе, Игорь свыкся с мыслью, что он и его старание необходимы. Офицеры объясняли, да и он сам понимал, что корабль является оружием коллективным, что для положительного выполнения поставленных перед ним задач требуется вклад каждого члена экипажа. На боевых кораблях пассажиров не возят, для победы в бою нужен весь коллектив до единого человека, так его учили и такой настрой заставлял поступать определенным образом. Но вот он, матрос Конев, лежит сейчас в лазарете и это никого не трогает. Значит, есть он или нет его, как боевой единицы, боцманской команде безразлично. Все прекрасно справляются и будут впредь чувствовать себя спокойно. Стало обидно.
Допустим, отсутствие главного боцмана всегда заметно. Если бы заболели командир отделения или матрос Силагадзе, или какой-нибудь комендор, машинист, тоже, наверное, были бы у людей причины для волнения…
На свете все должно быть взаимосвязано и определено, как в оркестре. Он представил, что испытывали бы музыканты, не приди он, или кто-то другой на тренировку, то есть репетицию. Тренировка, это здесь, на корабле, специальное практическое занятие по изучению специальности.
Конев закряхтел, приподнялся. Санинструктор подскочил, показал кулак:
— Ты, контуженый, лежи спокойно. Чего надо?
— Что-то не спится уже. Можно, я в кубрик пойду?
С этими словами он сел, спустил с койки ноги и тут же нарвался на окрик:
— Я сказал, тебе вредно двигаться, лежи спокойно! А еще лучше будет, если возьмешь, да и поспишь еще минут шестьсот.
Игорь прилег. Медику столь беспрекословное послушание больного понравилось, он назидательно поднял указательный палец, улыбнулся:
— Ибо светилами медицины сказано — сон укрепляет здоровье.
— Кому о моем здоровье печалиться?
— Вроде еще не сошел с ума, а уже выступаешь, — сторонник сна поджал губы, снова недовольно нахмурился, пощупал пациенту лоб и спросил — ты что, совсем? С головой не шути, понял? Может, доктора позвать, пусть проверит тебя к чертям собачьим.
С этими словами он побежал к телефону.
Пришел майор, с порога бросил на Конева быстрый взгляд, спокойно облачился в белый свой халат, вымыл руки и подсел к нему:
— Ну-с, соколик, сначала покажем язык!
Он заставил «соколика» дотронуться поочередно левой и правой рукой до кончика носа, смерил давление и, довольный результатами, шлепнул его по голой спине:
— Отоспался, говоришь? Головушка не болит? Все у тебя в порядке, хоть завтра на выписку. Вообще-то особо спешить не будем, полежи еще, а потом марш-марш в кубрик.
Конев послушно кивнул.
Ему хотелось пожаловаться на то, что в лазарет никто из команды проведать его не приходил, и это огорчает. Близких друзей он завести не успел, но все-таки. Неужели он совсем безразличен ребятам. Гоча, например, мог зайти. А еще корабль, экипаж, одна семья называется. Во время войны тоже каждый за себя будет?
Ему хотелось рассказать о случае с матросом Зверевым. Не для того, чтобы пожаловаться, нет. Просто доктор относился к нему не так, как другие. Еще хотелось расспросить про того матроса, из-за которого попал сюда. Кажется, такой же нахальный тип, как Зверев.
Не стал, горько подумав при этом, что лежать ему тут, как валяется в сарае какой-нибудь ненужный предмет. Никому до него нет дела. Конев ничего не сказал, но доктор понял причину его беспокойного поведения. Он присел на кушетку, спросил:
— Скучаешь? Ну и зря. Санинструктор докладывал, что приходили два матроса. Обещали еще зайти. Позавчера был старший мичман Петрусенко. Тоже спрашивал о тебе.
Майор, изображая Петра Ивановича, сделал насупленное лицо, напрягся, крепко сжал кулаки, раза два оглушительно крякнул, сказал басом: «Доктор, значит, ничего страшного у моего мальца? А то, может, каких таблеток особых надо или еще чего?» Доктор достал из холодильника банку варенья:
— Вот, это тебе от него.
Игорь представил старшего мичмана и улыбнулся. Вот уж неожиданность. Скорее всего, товарищ майор принес из дому свое варенье, Конев никогда бы не подумал, что главный боцман способен на такое. Он так и заявил врачу. Тот заверил, что нисколько не сочиняет.
— Ругал, наверное, меня.
— Нет, посидел рядом, пока ты спал. Потом ушел. Молча.
Матрос весело рассмеялся. Улыбнулся и доктор.
— Эх, сынок, ты не думай, люди на нашем корабле хорошие. Ну не пришли к тебе твои ребята, так ты для них пока никто, новичок, как в школе, понимаешь? Погоди, покажешь себя, подружишься с ними, а потом уже будешь всю жизнь о них помнить, поверь мне, старому.
— Товарищ майор, а ведь старший мичман Петрусенко посидел рядом, вы сами говорили.
— Видишь ли, твои ребятки еще год-два назад были беззаботными пацанами, с ветерком в голове, какой с них спрос. Вот пообтешутся на службе за три года, поймут кое-чего, да пройдет еще два-три года, чтобы эти свои соображения они осознали и закрепили, тогда и получится настоящий человек. А Петр Иванович… Ты знаешь сколько вашего брата матроса через его руки прошло? Он ведь, как школьная учительница, вас через сердце пропускает каждого. Очень душевный человек, потому и приходил, что переживал за тебя, волновался.